— Я люблю вас, — сказала Ирэн.
— И я люблю вас, — сказал Камиль, разглядывая ее. Медленно провел пальцами по ее лбу, вокруг глаз, по губам.
— Я тоже люблю вас…
«У Мишеля». Действительно великолепно. До чертиков по-парижски, всюду зеркала, официанты в черных брюках и белых куртках, гул как в привокзальном зале и почти ледяное мюскаде. На Ирэн платье в желтых и красных цветах. Задуманное как широкое, оно значительно отставало от хода беременности, и пуговицы слегка разошлись, когда Ирэн села.
Народу было много, и шум обеспечивал им полную интимность. Они говорили о фильме, работу над монтажом которого Ирэн пришлось прервать, хотя ее по-прежнему держали в курсе, о разных друзьях; Ирэн спросила Камиля, как поживает его отец.
Когда Ирэн пришла в первый раз, отец Камиля принял ее, как если бы они были знакомы всю жизнь. В конце ужина он сделал ей подарок: работу Баскья.
[13]
У отца были деньги. Он довольно рано отошел от дел и продал свою аптеку за солидную цену: истинной суммы Камиль, безусловно, никогда не узнает, но она позволяла отцу содержать слишком большую квартиру, домработницу, в которой не было особой необходимости, покупать больше книг, чем он мог прочесть, и столько музыки, сколько он мог прослушать, а также в последние год-два совершить несколько путешествий. Однажды он попросил сына дать разрешение на продажу картин матери, на которые галеристы облизывались с момента закрытия ее мастерской.
— Она их писала, чтобы люди смотрели, — ответил Камиль.
Сам он оставил у себя только несколько полотен. Отец сохранил всего два. Первое и последнее.
— Деньги будут твои, — заверил его отец, говоря о картинах, которые собирался продать.
— Потрать их, — ответил Камиль, смутно надеясь, что отец ничего подобного не сделает.
— Я говорил с ним по телефону, — сказал Камиль. — У него все в порядке.
Ирэн пожирала то, что ей принесли. Камиль пожирал глазами Ирэн.
— Скажи Луи, что это было великолепно, — заявила она, слегка отодвинув тарелку.
— Могу ему и счет отдать.
— Скупердяй.
— Люблю тебя.
— Очень на это надеюсь.
Добравшись до десерта, Ирэн спросила:
— И как продвигается твое дело?.. Я недавно слышала по радио выступление судьи… Как там ее? Дешам, верно?
— Верно. И что она сказала?
— Не много, но ощущение, что дело гнусное. — И поскольку Камиль вопросительно на нее глянул, добавила: — Она говорила об убийстве двух молодых женщин, проституток, в квартире в Курбевуа. Она не стала вдаваться в детали, но сложилось впечатление, что там настоящий кошмар…
— Вообще-то, да.
— Она заявила, что нынешнее дело связано с другим, более старым. Его ты вел?
— Нет, то дело было не мое. Но теперь стало.
Ему не очень хотелось обсуждать это. Ощущение было двоякое. Не обсуждают двух молодых покойниц с собственной беременной женой в день годовщины свадьбы. Но возможно, Ирэн уже заметила, что эти две покойницы постоянно вертелись у него в голове, а когда ему удавалось их оттуда выдворить, кто-то или что-то немедленно возвращало их обратно. Камиль в общих чертах описал ситуацию, неловко лавируя между словами, которые не хотел произносить, подробностями, о которых не хотел упоминать, и картинами, о которых не хотел говорить. Так что его речь перемежалась мучительными паузами, синтаксическими накладками и оглядыванием ресторанного зала, словно он искал там слова, которых ему недоставало. В силу перечисленного он, начав с прекрасной педагогической осторожностью, вдруг осознал, что ему не хватает всего сразу — сначала фраз, потом слов, — и воздел руки в знак полного бессилия. Ирэн поняла, что то, чего он не мог объяснить, действительно не поддавалось объяснению.
— Этот тип просто псих… — заключила она, исходя из того, что ей удалось уловить.
Камиль добавил, что подобные истории выпадали разве что одному полицейскому из ста за всю его карьеру и ни один полицейский из тысячи не пожелал бы оказаться на его месте. Как и у большинства людей, представления Ирэн о его профессии казались ему почерпнутыми непосредственно из детективных романов, которые ей довелось прочесть. А поскольку он ей на это намекнул, Ирэн сказала:
— Ты когда-нибудь видел, чтобы я читала детективы? Не выношу этот жанр.
— Но ведь раньше читала!..
— «Десять негритят»!..
[14]
Я собиралась поехать в Вайоминг, и отец решил, что это лучший способ подготовить меня к столкновению с американским менталитетом. Он никогда не был силен в географии.
— В конечном счете, — сказал Камиль, — так можно и про меня сказать, я их почти не читаю.
— Лично мне больше нравится кино, — заметила она с кошачьей улыбкой.
— Знаю, — ответил он с улыбкой философской.
Мягкий упрек был подобен крепкой веревке, связывающей пару, где оба слишком хорошо знают друг друга. Камиль чертил кончиком ножа контур дерева на скатерти. Потом посмотрел на нее и достал из кармана маленький квадратный пакетик:
— С годовщиной…
Ирэн наверняка сказала себе, что ей попался муж, начисто лишенный воображения. Он преподнес ей украшение в день свадьбы, еще одно, когда она объявила о своей беременности. И теперь, всего несколько месяцев спустя, он заходит с той же карты. Ее это не смущало. Она ясно осознавала свои преимущества по сравнению с женщинами, которые получали дань почтения от своих мужей только в виде денег в день зарплаты. Но у нее самой воображение работало не в пример лучше. Она потянулась за подарком большого формата. Камиль видел, как она положила его на соседний стул, когда они усаживались за столик.
— И тебя с годовщиной…
Камиль помнил каждый подарок Ирэн, все они были разные, и ему стало немного стыдно. Под заинтригованными взглядами с соседних столиков он развернул оберточную бумагу и достал книгу: «Загадка Караваджо».
[15]
На обложке — деталь полотна «Шулеры», изображающая четыре руки, одна из которых затянута в белую перчатку, а другая держит игральные карты. Камиль знал эту картину и мысленно восстановил ее целиком. Это было очень в духе Ирэн: подарить мужу-полицейскому произведения художника-убийцы.
[16]
