3
Камиль аккуратно сложил газету. Ле-Гуэну не понравилось внезапное спокойствие друга.
— Камиль, плюнь, слышишь? — И поскольку Камиль хранил молчание, добавил: — Ты знаешь этого типа?
— Он подходил ко мне вчера, да, — процедил Камиль. — Я его особо не знаю, а вот он, по-моему, знает меня очень неплохо…
— А главное, он, похоже, не очень тебя любит.
— Это как раз мне до лампочки. Нет, что меня тревожит, так это эффект снежного кома. Другие газеты подхватят и…
— И судья вряд ли оценила вчерашнюю вечернюю телепередачу… Дело только началось, а ты уже в центре внимания прессы, понимаешь? Вчера телевидение, и ты во весь экран. Знаю, ты тут ни при чем… а тут еще эта статья…
Ле-Гуэн взял газету и теперь держал ее кончиками пальцев, как икону. Или как кусок дерьма.
— Целая полоса, и какая! С фотографией и прочей мутью…
Камиль посмотрел на Ле-Гуэна.
— Выход один, Камиль, и ты это знаешь не хуже меня: действовать быстро. Очень быстро. В принципе, то, что дело объединили с тем убийством в Трамбле, должно тебе помочь и…
— Ты, вообще-то, его просмотрел, это дело в Трамбле?
Ле-Гуэн почесал обвислую щеку:
— Да, знаю, там все непросто.
— Непросто — это эвфемизм. У нас ничего нет. Просто-таки ничего. Или какая-то малость, и та только еще больше все запутывает. Очевидно, что мы имеем дело с одним и тем же типом, если он действительно один, что тоже не вполне достоверно. В Курбевуа он их насилует вдоль и поперек. В Трамбле не обнаружено никаких признаков изнасилования, ты какое-нибудь сходство улавливаешь, а? В одном случае он разрезает девиц ножом и электродрелью, в другом дает себе труд вымыть внутренности, по крайней мере те, которые оставляет на месте. Ты меня останови, когда обнаружишь аналогии, идет? В Курбевуа…
— Ладно, — сдался Ле-Гуэн. — Сопоставление двух дел, вероятно, напрямую и не поможет.
— Вероятно, не поможет, как ты точно подметил.
— И все же это не означает, что твоя история с книжкой, — Ле-Гуэн перевернул обложкой кверху книгу, название которой решительно не мог запомнить, — этой твоей «Черной Далией»…
[24]
— Что ж, у тебя наверняка есть теория получше, — прервал его Камиль. — Сейчас ты мне все разъяснишь, — добавил он, роясь во внутреннем кармане пиджака, — это, должно быть, настоящая бомба. Если не возражаешь, я лучше запишу…
— Кончай свои штучки, Камиль, — сказал Ле-Гуэн.
Оба на несколько секунд замолчали; Ле-Гуэн разглядывал обложку книги, Камиль уставился в наморщенный лоб старого приятеля.
У Ле-Гуэна хватало недостатков, в чем единодушно сходились все его бывшие жены, но глупость в этот список не входила. В свое время он даже считался сыщиком высшего разряда и отличался блистательным интеллектом. Он был примером функционера, которого, согласно принципу Питера,
[25]
администрация продвигала вверх по служебной лестнице, пока он не достиг точки некомпетентности. Они с Камилем дружили уже много лет. Камиль мучился, глядя, как его старому товарищу навязывают роль руководителя, в которой его талант хиреет. А сам Ле-Гуэн сопротивлялся желанию всплакнуть о былых временах, когда был так увлечен своим делом, что это стоило ему трех браков. Он стал своего рода чемпионом по выплате алиментов. Камиль приписывал рефлексам самозащиты те бесчисленные килограммы, которые Ле-Гуэн набрал за последние годы. С его точки зрения, приятель таким образом пытался уберечься от нового брака и довольствовался тем, что разбирался с прежними, то есть наблюдал, как его зарплата ухает в провалы его бытия.
Протокол их общения был установлен раз и навсегда. Ле-Гуэн, в некотором смысле оставаясь верным тому положению, которое он занимал в служебной иерархии, сопротивлялся до последнего, пока аргументы Камиля не убеждали его окончательно. С этого самого момента он из ярых противников переходил в сообщники. И в той и в другой позиции он был способен почти на все.
Сейчас он колебался, что для Камиля было дурным знаком.
— Послушай, — проговорил наконец Ле-Гуэн, глядя ему в лицо, — нет у меня гипотезы получше. Но это не придает веса твоей. А что, собственно, такого? Ну, нашел ты книжку, в которой описывается похожее преступление. С начала времен, когда мужчины придумали убивать женщин, они мало-помалу исчерпали все возможные варианты. Они их насилуют, режут на куски, и покажи мне хоть одного мужика, которого ни разу не посещало подобное желание. Возьми, например, меня, хотя что там обо мне… сам видишь… И поэтому волей-неволей с какого-то времени все начинает повторяться. И незачем рыться в твоей библиотеке, Камиль, картинки мира у тебя и так перед глазами. — И, глядя на Камиля, продолжил чуть более грустным тоном: — Этого недостаточно, Камиль. Я поддержу тебя. Сделаю все, что смогу. Но предупреждаю прямо сейчас. Для судьи Дешам этого недостаточно.
4
— Джеймс Эллрой. Конечно, это несколько неожиданно…
— Больше тебе сказать нечего?
— Нет-нет, — запротестовал Луи. — Нет, я говорю, это действительно очень даже…
— Впечатляет, да, я знаю, мне Ле-Гуэн так и сказал. Он даже поделился со мной роскошной теорией относительно мужчин, которые убивают женщин с тех пор, как человечество издало первый писк. Понимаешь, о чем я? Нет, на все это мне плевать.
Мальваль стоял в дверях кабинета, опираясь о косяк и засунув руки в карманы, и являл миру свое утреннее лицо, еще более утомленное, чем в другие дни, хотя было всего 10 часов. Арман, почти слившись с вешалкой, задумчиво разглядывал собственные башмаки. Что до Луи, которого на этот раз Камиль пристроил за свой письменный стол, чтобы тому было удобнее читать, он сегодня надел красивый зеленый пиджак из легкой шерсти, кремовую рубашку и клубный галстук.
У Луи была совсем иная манера чтения, чем у комиссара. Когда Камиль указал ему на свое кресло, он удобно уселся и, положив ладонь на страницу, принялся внимательно читать. Камилю показалось, что это похоже на какую-то картину, но точно он припомнить не мог.
— Что навело вас на мысль о «Черной Далии»?
— Трудно сказать.
— Ваша идея заключается в том, что убийца из Трамбле некоторым образом подражал книге?
— Подражал? — переспросил Камиль. — Ну ты и скажешь… Он разрезает девушку надвое, вытаскивает внутренности, моет обе половины трупа, моет шампунем волосы на голове, прежде чем выбросить все, вместе взятое, на общественную помойку! Если это подражатель, то хорошо еще, что он обошелся без отсебятины…
