— Это что? — спросил Камиль.
— Список розничных торговцев обоями. Тех, которые продают обои с далматинским узором.
— И на каком ты номере?
— Ну… на тридцать седьмом.
— И?..
— Что ж, буду звонить тридцать восьмому.
— Разумеется. — Камиль бросил взгляд на стол Мальваля. — А где Мальваль?
— В магазине на улице Риволи. Продавщице показалось, что она вспомнила мужчину, которому она три недели назад продала чемодан от Ральфа Лорена.
На столе Мальваля всегда царил редкий беспорядок: папки, бумажки, фотографии из досье, старые блокноты, но еще и игральные карты, журналы о скачках, квитанции ставок на трех лошадей, на четырех… Все вместе напоминало детскую комнату во время каникул. В этом был весь Мальваль. В самом начале их сотрудничества Камиль как-то сделал ему замечание, намекнув, что его стол только выиграет, если будет приведен в относительный порядок.
— Вдруг тебя придется срочно заменить…
— А я незаменимый, шеф.
— Во всяком случае, не утром.
Мальваль улыбнулся:
— Один тип как-то сказал, что существует два вида порядка: порядок жизненный и порядок геометрический. Я за порядок жизненный.
— Это Бергсон, — сказал Луи.
— Какой сон?
— Да нет, Бергсон. Философ.
— Может быть, — не стал спорить Мальваль.
Камиль улыбнулся:
— Не у всех в уголовке есть сотрудник, способный цитировать Бергсона!
Несмотря на это замечание, в тот же вечер он посмотрел в словаре, кто же такой этот философ, получивший Нобелевскую премию, ни одной строчки которого он не прочел.
— А Луи?
— Он пошел по борделям, — ответил Арман.
— Слабо верится.
— Я хочу сказать, он опрашивает бывших коллег Мануэлы Констанзы.
— А ты не хотел бы пойти в бордель, вместо того чтобы возиться с обоями?
— Знаешь, эти бордели… достаточно побывать в одном…
— Ладно, если в понедельник мне придется уехать в Глазго, имеет смысл сегодня пораньше вернуться домой. Так что я тебя покидаю. Если что-то случится…
— Камиль! — окликнул его Арман, когда он уже выходил. — Как Ирэн?
— Устала она.
— Ты должен уделять ей побольше времени, Камиль. Все равно мы здесь завязли.
— Ты прав, Арман. Я пошел.
— Поцелуй ее от меня.
Проходя мимо кабинета Луи, Камиль заглянул в приоткрытую дверь. Все там стояло на своих местах, аккуратно разложенное и расписанное. Он зашел. Бювар от Ланселя, чернила «Монблан»… И разложенные по темам папки, блокноты, памятки. Вплоть до фотографий жертв из Курбевуа и Трамбле, прилежно прикрепленных к пробковой доске и выровненных по высоте, словно картины на выставке. В атмосфере не чувствовалось скрупулезности, присущей кому-то типа Армана: все было рационально, упорядоченно, но без маниакальности. На выходе Камиля остановила какая-то деталь. Он обернулся, поискал глазами, ничего не нашел и направился к двери. Ощущение все же не отпускало — так бывает, когда выхватываешь какое-то слово в рекламе или имя в газете… Он зашагал по коридору, но ощущение оставалось, и уходить, так и не внеся ясность, было неприятно, как если бы он заметил знакомое лицо, но не мог вспомнить имя. Это раздражало. Он вернулся обратно. И тут он нашел. Подошел к столу. Слева Луи положил список Жанов Эйналей, о котором они говорили. Он провел по списку пальцем, ища того, кого мельком увидел.
— Твою мать! Арман! — взревел он. — Давай сюда!
3
Благодаря мигалке ему потребовалось всего десять минут, чтобы добраться до набережной Вальми. Полицейские влетели в здание SOGEFI за несколько минут до закрытия в 19 часов.
Секретарша попыталась сначала жестом, а потом словом их остановить. Но шаги их были так решительны, что она только и смогла, что побежать следом.
Они ворвались в кабинет Коттэ. Секретарша за ними.
— Мсье… — начала она.
— Подождите здесь, — остановил ее жестом Камиль.
Обойдя стол, он вскарабкался в кресло Коттэ.
— Наверное, неплохо быть шефом, — пробормотал он, вытягивая шею и глядя перед собой, хотя ноги его при этом не касались пола.
Он раздраженно спрыгнул с кресла, быстро снова влез на него, встал на колени, но, недовольный и этой попыткой, встал в кресле во весь рост, и нехорошая улыбка внезапно осветила его лицо.
— Теперь ты, — сказал он Арману, спускаясь на пол.
Арман, ничего не понимая, обошел стол и в свою очередь устроился на директорском месте.
— Никаких сомнений, — почти сразу сказал он с удовлетворением, глядя в окно, расположенное напротив стола на другом конце комнаты. Там, за кромкой дальних крыш, мигала зеленым неоновая вывеска, на которой одно из «а» уже испустило дух: «Транспорт Эйналь».
— Итак, как насчет мсье Франсуа Коттэ? — спросил Камиль, выделяя каждый слог. — Где его можно найти?
— Так ведь, честно говоря… никто не знает, где он. Он исчез с вечера понедельника.
4
Две первые машины остановились у дома Коттэ, а машина Армана по прибытии снесла мусорный бак, некстати оставленный на тротуаре.
Здесь чувствовались деньги. Это первое, что пришло в голову Камилю перед домом Коттэ, большим трехэтажным зданием, широкое крыльцо которого выходило в обнесенный оградой парк, а огромная кованая решетка отделяла его от улицы. Один сотрудник из группы сопровождения выскочил из машины и открыл решетку. Три машины подрулили к крыльцу. Еще до того, как они остановились, четверо мужчин, одним из которых был Камиль, спрыгнули на землю. Дверь открыла женщина, похоже разбуженная звуком сирен, несмотря на совсем не поздний вечерний час.
— Мадам Коттэ? — спросил Верховен, поднимаясь на крыльцо.
— Да…
— Мы ищем вашего мужа. Он здесь?
Лицо женщины неожиданно осветилось легкой улыбкой, как если бы она вдруг осознала, что у ее дома развертывается целая полицейская операция.
— Нет, — ответила она, чуть отстранившись от двери, — но вы можете войти.
Камиль знаком приказал агенту обойти вокруг дома, чтобы проверить выходы, оставил еще одного у входной двери, а остальная часть команды последовала за ним внутрь.
Камиль очень хорошо помнил Коттэ, его внешность, возраст. Жена, высокая и худая, когда-то наверняка красивая, была старше его лет на десять и совершенно не походила на ту, которую Камиль себе представлял. Хотя прелести ее слегка подувяли, манера держаться и осанка выдавали в ней женщину со вкусом, даже шикарную, что разительно не соответствовало облику ее мужа, чьи повадки продвинувшегося по служебной лестнице продавца свидетельствовали совсем о другом уровне. Одетая в домашние брюки, знававшие лучшие времена, и совершенно заурядную блузку, она воплощала — мягкой ли плавностью движений? замедленностью жестов? — то, что называют высокой культурой.
