Народ выглядывал в окошки и решал не выходить. Редко кто перебегал из дома в дом. Сырая фламандская зима превращала город в стылый монастырь, в усыпальницу, в мавзолей. На улицах было безлюдно.
Подходящий вечер для прогулки, если не хочешь, чтоб тебя заметили и выследили.
Одинокий человек пробирался по улицам куда-то к башне Толстой Берты. Ветрище стылый продувал на нём насквозь и кожаную куртку, и толстую фуфайку фламандской шерсти. Метель была колючая, застылая, с привкусом соли, как от слез; капюшон от неё не спасал — глаза в сукно не спрячешь. Сапоги скользили и крошили лёд, плащ рвался крыльями, сам человек шатался, как пьяный, но упрямо продвигался вперёд.
Все воры в Лиссбурге собирались в «Кислом монахе», это всякий знал. Не столовались, не держали за хату, а просто — собирались вечерком, чтобы пропустить кружечку-другую, обсудить дела, нанять подельников или подцепить заказчика. Любого мальчишку спроси, он всё это расскажет и с закрытыми глазами покажет, где кого найти. Конечно, если это нормальный уличный мальчишка, а не закормленная мямля из домашних.
Но что проку в тайне, которую все знают? Разве что — какая-никакая слава... Она, конечно, гильдии воров нужна, эта самая слава, да и трактиру не помешает, но на виду дела всё же не делаются. Поэтому лишь немногие знали, что воровская репутация «Кислого монаха» на самом деле дутая, что это — только фальшивка, «задурилка» воровской малины. В гильдии воров сидели не такие дураки, чтоб выставлять на публику своё настоящее убежище. Городские стражники прекрасно это понимали и трактир не трогали: пусть его. В конце концов, когда бюргеры из городского магистрата, взбудораженные каким-нибудь громким преступлением, требовали провести очередную облаву, всегда можно было пробежаться по верхам и нахватать, кого попало. В том числе и в «Монахе». Хотя кого там возьмёшь? Мелкая сошка, подмастерья, ширмачи... Виновных всё равно не находили — как правило, крупные кражи и громкие заказные убийства совершали или заезжие гастролёры, или профессионалы высшей пробы, артисты клинка и удавки, виртуозы фомки и отмычки, которые так просто никогда не попадались. Если и забредала в «Кислого монаха» рыбка покрупнее, то поймать её было непросто. Воры крепко держались друг за друга.
Рутгер шёл в «Дракона-призрака».
В Лиссбурге было три трактира с драконом на вывеске, все в разных концах города. Так вышло, что после войны заезжий жестянщик соблазнил их хозяев, каждого по отдельности, — и всучил всем троим одинаковые вывески. Может, кроме драконов он ничего чеканить не умел, а может, просто — драконы получались у него лучше всего, никто этого не знает. Как бы то ни было, он получил свои денежки и смылся, и только после выяснилось, что в городе открылись сразу три трактира с одинаковым названием. Хозяева едва не подрались. Уступить, однако же, никто не захотел, и чтоб хоть как-то различать свои заведения, они договорились покрасить вывески в разные цвета. Дракон у Башни Трёх Ключей стал зелёным, второй, неподалёку от ратуши, — синим, а третий, на Блошиной канаве, — красным. Этот был самым захудалым из всех трёх. Если первые хоть как-то подновляли свои вывески, то с третьего дожди и ветер вскоре стёрли всяческую краску. Он покрылся ржой и стал уже не красным, но рыжим. Со временем вывеска проржавела настолько, что дракона в ней можно было признать с большим трудом. Весь в дырах, без одной лапы, с погнутой головой, он висел на обрывке цепи, кружился под ветром и пугал своим видом перебравших гуляк. Горожане прозвали его Железным Призраком, или просто — Призраком.
Ориентируясь по скрипу вывески, Рутгер наконец добрался до ветхой двухэтажной домины. На верхнем этаже светились окна. Заржавленный дракон метался перед старым фонарём, как адский нетопырь, отбрасывая на дома причудливые тени, и вполне оправдывал своё название. Рутгер надавил на дверь плечом и вошёл. Низенький зальчик пустовал. Две лампы освещали два угла. Пламя в камине хлопало и плясало. Паутина на потолке гипнотически шевелилась. Пахло дымом и подмокшими опилками.
Хозяин — невзрачный мужчинка лет под тридцать пять, с сальными сосульками светлых волос и порванным ухом, — поднял взгляд на скрип двери и ощерил зубы.
— Погодка, а? — жизнерадостно выдал он вместо приветствия. — Настоящая буря! Выпьете?
Рутгер молча приблизился, стянул перчатку, залез в кошель. Монетка легла на потемневшее дерево стойки. Трактирщик покивал, стянул с полки кружку, протёр её полотенцем.
— Вино? Грог? Пиво? — на выбор предложил он. — Или, может, — просто шнапсу?
— Грог без водки.
— Это как? — опешил хозяин. — Впервые слышу о таком. Как приготовить?
— Очень просто. Берёшь большую кружку, наливаешь туда кипятку, кладёшь корицы, две гвоздички, мёду, соль, кружок лимона... А потом идёшь за стойку и зовёшь сюда Матиаса.
Разливала за стойкой, который выставил ухо и всё это внимательно слушал, растерянно замигал белёсыми ресницами. Стрельнул глазами, вправо, влево. Облизал сухие губы.
— Я не знаю никакого Матиаса, — сказал он. Рутгер посмотрел ему в глаза.
— Руку сломаю, — спокойно сказал он.
Трактирщик побледнел. Сглотнул, покосился на дверь у себя за спиной.
— Я не знаю... — забормотал он. — Я...
— Считаю до трёх, — предупредил Рутгер. — Раз...
— Подождите, — он выставил руку, — не надо! Я сейчас, уже иду... Так значит, грогу не хотите? Может, всё-таки чашку кофе?
Рутгер не удостоил его ответом, вместо этого со скучающим видом подошёл к камину, пнул поленья сапогом. Полыхнуло. Искры вырвались снопом, ушли в трубу. Трактирщик гулко сглотнул, больше не стал ни о чём его спрашивать, и поспешил уйти. Монетку прихватить, однако ж, не побрезговал.
Главарь гильдии воров явился на зов удивительно быстро, Рутгер даже не успел как следует обсохнуть.
— Ты, — безо всякого вопроса констатировал тот.
— Не ждал?
— Не думал, что ты так скоро сюда заявишься... Ты зачем Генриха напугал?
— Здравствуй, Матиас.
— Привет, привет, — угрюмо отозвался тот, смерив Рутгера взглядом. — Не скажу, что рад, но... Зачем пришёл, скажешь, или будем дурки строить?
— Потолковать надо.
— Потолковать? — тот поднял бровь. — Занятно. Что-то раньше ты был не очень разговорчивый... Ну заходи, раз уж пришёл. Ты один?
— Да, один. Многое изменилось. Мне в самом деле надо с тобой поговорить.
Матиас помедлил. Мотнул головою: «Пошли».
Они прошли за стойку, миновали узкий коридорчик, дважды повернули и оказались в возле маленькой зелёной дверцы. В полутьме обнаружились два парня, здоровых, как амбальные грузчики. Обоих Рутгер видел в первый раз. Он беспрекословно позволил им себя обшарить, сбросил плащ на руки одному, сдал струну, «шило» и карманный репетир другому, и шагнул в открывшуюся дверь.
Помимо Рутгера и Матиаса, в маленькой, жарко натопленной и скупо освещённой комнате оказались ещё двое: брат Матиаса Макс — невысокий носатый парень по кличке Румпель, и темноволосый, скуластый, тощий, как скелет, Яапп Цигель, представлявший в воровском «совете» городских домушников. Цигель был невероятно худ, а щёки у него были такие впалые, что, казалось, соприкасаются изнутри; подельники за глаза называли его «Цапель». Остальных двоих сегодня не было — пятёрка воровского схода никогда не собиралась в одном месте без особенной нужды.
