Он снова огляделся, тяжело вздохнул и полез за кошелём.
— Давно здесь не ходил, — задумчиво сказал он, зубами дёргая завязки кошелька. — Лет десять, почитай, а то и все пятнадцать. Дед мой на рудник порою хаживал — в забоях старых шарить, не старый был ещё, меня с собою брал. Отца солдаты порубили, дед работать уж не мог, а я тогда и вовсе был мальцом. Тем и пробавлялись. Где старую кирку отыщешь, где лопату, где-то — каганец. Порой найдёшь рудничных, тех, которые не вылезли, так и деньгами разживёшься, или чем другим. Ага. А руднику тому уже и в те времена в годах счёту не было, одни столетья. Уже тогда было не по себе, а нынче так и вовсе... Вот...
Длинноволосый, казалось, слушал с интересом.
— А что здесь добывали? — вдруг спросил он.
— Олово. Хотя, людишки говорили, будто серебро водилось тоже. Может, байки, может, правда, тока мне не попадалось, а дед молчал. Ага. — Завязки наконец-то поддались. — Ну, значит, что я говорю-то, господин хороший: обещался я вас довести до рудника, да не довёл, такая вот подначка вышла. По честному выходит — деньги полагается назад. Но тока я так думаю, что без меня бы вы и сюда-то не добрались, а стало быть, кое-что с вас всё же причитается. Так что я вам половину возверну, а половину, стало быть, себе оставлю. Как вы на это смотрите, а? Так по честному будет, а, господин хороший?
Тот рассеянно махнул рукой.
— Не надо. Забирай всё. Так где, ты говоришь, этот рудник?
— А? Ну, как знаете, — тот торопливо спрятал кошелёк и одёрнул на себе кафтан. — А к руднику туда, — он показал рукой, — вон, вдоль заросшей тропки. Но тока вы к ему не выйдете, потому как водит кто-то нас. Помяните моё слово, ежели всерьёз остаться думаете, — ночка выдастся ещё похуже тех. Ага. Вы на ночь лучше круг поставьте, да молитву прочитайте раза три, да меч держите наготове. Как оно говорится-то: на бога надейся, да и сам не плошай. А лучше было б вам со мной уйти. Ага.
— Хорош болтать, — отмахнулся тот. — Ступай, а то стемнеет.
— Ну что ж... — заколебался проводник. — Тады бывайте, господин хороший.
Крестьянин потоптался для приличия, прищурясь посмотрел на небо, помог длинноволосому разжечь костёр и расседлать коня, и с явным облегченьем удалился прочь.
Треск осеннего валежника замолк. Длинноволосый остался один.
Темнело. Края поляны расплывались. Казалось, что деревья подступили ближе. Пламя маленького костерка успокоительно потрескивало. Ветер стих, и помаленьку стал крепчать мороз. Зима показывала зубы, пускай пока ещё молочные, но от того не менее острые. Круг света от костра дрожал и трепетал, еловый лапник прыскал искрами, дымил и нагонял слезу. Длинноволосый у костра сидел спокойно, чего нельзя было сказать о лошади — та фыркала, косилась на окрестные кусты и даже не притронулась к овсу, насыпанному в торбу. Стреноживать её не стали, но поводья были коротко привязаны к поваленной сосне. Сам человек закусывал холодным мясом, подкидывал дрова в огонь и время от времени шевелил головни остриём меча. Арбалет он тоже предпочёл держать поблизости, заряженный, но почему-то не взведённый. Было тихо. Очень тихо.
Слишком тихо.
Морок пришёл внезапно. Человек у костра ещё не успел ничего заметить, а лошадь вскинулась, заржала и попыталась взвиться на дыбы, едва не разорвав себе поводьями губу. Длинноволосый приподнялся на колено и сноровисто повёл мечом. Вгляделся в темноту, прищурился. На сей раз не было ни белых простынь, ни пауков размером с кошку, ни громового свиста по верхам, ни огненных волков, глазами отводящих стрелы, ни прочей живности. Одни лишь звуки и движенья. Однако же и их хватало. Сушняк похрустывал под чьими-то шагами, скрип деревьев раздавался тут и там, а чьё-то лёгкое свистящее дыхание то и дело возникало за спиной. Стукали камни. Два раза кто-то попытался утянуть мешки, и оба раза человек успевал их перехватить, два раза ткнув мечом во тьму. Один раз кто-то ойкнул. Захихикали. Шаги коротких мягких лапок прозвучали где-то справа, коротко стрельнул костёр. Опять забилась лошадь, которую, похоже, чем-то укололи — снег окрасился кровавым. Человек запустил руку под рубаху, что-то зажал в кулаке и вполголоса забормотал слова молитвы. По тону голоса — спокойному и ровному — чувствовалось, что просто так его не запугать.
А просто запугивать, как вскоре оказалось, его никто не собирался.
Молитва не смогла помочь, а если помогла, то очень мало. Вскоре шорохи и скрипы стихли, но им на смену из глубины лесной чащобы донёсся совершенно новый звук, от которого вставали дыбом волосы. То были гулкие удары, словно кто-то большой, да что там большой — огромный! — шёл по направлению к костру, попутно стряхивая снег с вершинок сосен. Всё ближе вздрагивали деревья, всё сильнее сотрясалась земля. Длинноволосый подобрался, взял в другую руку арбалет и поднял меч повыше.
— Однако как же вы мне надоели, проклятые невидимки, — процедил сквозь зубы он. — Ну, давайте, подходите! Ну!
Никто, однакоже, не подошёл, но топот смолк. Человек немного успокоился.
— Проклятие... — трясущейся рукой он вытер потный лоб. — Нет, так нельзя, так дело не пойдёт... Теряю контроль. Чуть не сорвался...
Он опустился на корточки, подбросил дров и начал раздувать костёр. Однако через минуту вновь почувствовал неладное: чем сильнее разгорался костёр, тем темнее становилось вокруг. Языки пламени достигали локтя в высоту, длинноволосый чуть два раза не обжёг лицо, но освещал костёр преимущественно сам себя и больше ничего. Темнота давила, окутывала со всех сторон, душила словно одеяло. Человек отпрянул, задыхаясь, вновь нашарил на груди свой талисман. Огляделся. Темнота с неохотой разжимала хватку, отступала, и путник вдруг запоздало понял, что в панике сжёг почти все припасённые дрова. Осталась от силы одна вязанка. Этого должно было хватить часа на два, на три. Потом костёр был должен неминуемо погаснуть. Длинноволосый выругался, покачал головой: его таки сумели провести, притом дважды. Он торопливо выкатил мечом два разгоравшихся полена, притоптал огонь. Остальное спасать было уже поздно. Пригоршнями подбрасывая снег, чтобы костёр горел как можно медленней, он просидел примерно с час, после чего начал клевать носом и вскоре незаметно для себя уснул.
Очнулся он, когда огонь уже погас. Холод пробрался во все члены, ноги не сгибались. Ругаясь, человек полез в карман, нашарил там огниво и непослушными пальцами долго высекал огонь. Наконец костёр обратно разгорелся. Человек два раза приложился к фляжке, заткнул её пробкой и поискал мешок.
Мешки исчезли вместе с арбалетом.
Некоторое время человек стоял в оцепенении, соображая, что же ему делать теперь. Голова была непривычно тяжёлая и гулкая. «Выпил! Выпил!» — пискнули у человека за спиной и снова захихикали. Длинноволосый вздрогнул, снова чертыхнулся, перехватил под мышку меч (по крайней мере, хоть его стащить не успели, подумал он), торопливо сунул пальцы в рот и опорожнил желудок. Голова всё равно кружилась пуще прежнего. Он в изнеможении опустился на бревно.
— Гады, — прошептал он. Облизал сухие губы. — Гады... Где вы, дьявол бы вас всех побрал?..
