Все те два дня, что Золтан был в гостях на старом руднике, Жуга держался замкнуто и неестественно спокойно, был неразговорчив и напоминал свой дом — полупустой, необжитой и неказистый, но крепкий и закрытый изнутри на все засовы. Золтан пару раз попытался вывести его из себя. Испытанный способ: Жуга, каким его знал Золтан прежде, непременно бы вспылил, а там, глядишь, и прояснилось бы чего. Но этот, нынешний, как вышел из себя, так и вошёл обратно. Нипочём не догадаешься, что у него на сердце, да на уме. Душа — как зашнурованный башмак.
И дёгтем смазан.
Не скрипит.
Только при общении с девчонкой травник позволял себе чуть-чуть расслабиться, и тогда сквозь маску напускного безразличия проглядывал прежний, давно знакомый Золтану Жуга — порывистый, как западный ветер, вспыльчивый, но вместе с тем ранимый, чуткий и какой-то бесшабашный.
Однако любовью здесь даже не пахло. уж в чём, в чём, а в этом Золтан был уверен. Девчонка говорила искренне, чуток врала, держалась нервно, но без женских штучек. Не друг и не подруга. И в дочери приёмные она как будто тоже не набивалась. Почему Жуга так с нею возится, оставалось загадкой. И всё, вроде, было ладно, и лишь на самой границе восприятия звенели, бились маленькие колокольчики тревоги.
Зачем она вообще пришла сюда?
Меж тем травник встал, расправил плечи, подошёл к порогу злополучной банной комнаты и наклонился, ухватившись за дверной косяк. Золтан отметил про себя, что травник даже сейчас стоял так, чтоб видеть сразу обе двери, и ни разу не повернулся спиной ни к одной из них. Он вгляделся в темноту под лавками, с минуту что-то там разглядывал, потом переменился в лице. На скулах его заходили желваки.
— М-мать... — сквозь зубы выругался он, порывисто шагнул во тьму и с грохотом захлопнул за собой расшатанную дверь.
В последний миг Золтану ещё как будто показалось, что Жуга засучивает рукава.
— Что ты знаешь о нём, девочка? — спросил негромко Хагг, когда за травником закрылась дверь. — Что знаешь ты об этом человеке?
Девчонка вздрогнула, посмотрела на дверь, потом на Золтана, потупилась, куснула губы и вдруг блеснула глазами из-под завесы мокрой чёлки. Выпрямилась (тот ещё характер...) и с вызовом вскинула голову.
— Ничего, — сказала она.
* * *
День катился к вечеру, такому же неприглядному и серому, каким был сам. Не осень, не зима, а так, не разбери-поймёшь. Вроде бы и снег лежит, и лужи подо льдом, и в то же время только ступишь — под ногою камни, глина, жухлая трава, всё проседает, липнет на ноги...
Беломордый ослик отца Себастьяна плёлся мерным шагом; погонять его было себе дороже — он вполне мог заартачиться и встать. Вровень с ним шла лошадь Киппера, следом месили дорожную грязь пятеро солдат. Усталость брала своё, уже никто никуда не спешил. Дождь собирался весь день, но так и не собрался, к вечеру похолодало, но и до снега дело не дошло.
Дорога вяло выписывала петли меж холмов и перелесков, словно неразборчивая длинная строка из мемуаров великана. Бесконечные каналы, мостики и озерца уже успели всем осточертеть, солдаты не ворчали только потому, что по всем приметам постоялый двор был уже где-то поблизости. Всякий раз, поднимаясь на очередной пологий холм, маленький отряд различал в вечернем небе жиденькие столбики дымков: деревня.
Так оно и оказалось.
Корчма сыскалась быстро — покосившаяся тёмная пирамидальная хоромина с серпом и молотком на вывеске. Была она пуста, почти без посетителей, лишь один высокий и бледный с лица паренёк сидел у камина, потягивал вино и морщился после каждого глотка. Хозяин, углядевши, кто пожаловал на огонёк, засуетился, вышел встретить лично, отослал дворового мальчишку присмотреть за осликом и лошадью, принял заказ у святого отца-инквизитора и быстренько тишком улепетнул на кухню. Солдатам и господину десятнику без напоминаний выставили пива. Двойного «Петермана», дюжину. С понятием был местный корчмарь, даром что сам маленький, зато голова — не сразу шапку подберёшь. Мигом распознал, зачем святой отец с солдатами куда-то путешествует. Такие времена: не угодишь, считай — пропал.
Солдаты, однако, восторга не выказали, более того — поморщились, но пиво разобрали. Истомившийся Родригес улучил момент, когда щупленький baes
[26]
в очередной раз пробегал мимо стола, и ухватил его за рукав.
— Слышь, уважаемый, — коверкая слова, проговорил он по-фламандски. — Найдётся у тебя в погребе бутылочка хорошего винца?
— Вина? — прищурился тот. — Как же, как же-с! Красного, белого? Розового?
— Красного. Как у него, — он указал на одинокого посетителя корчмы.
— Сейчас велю достать, — кивнул корчмарь и снова вознамерился куда-то побежать.
— Э, э, — попридержал его солдат. Прищёлкнул пальцами. — Быть может, у тебя и оливки найдутся?
— Оливки? А как же-с! Есть. Желаете?
— Caramba! — вскинулся Родригес; его навощённые, торчащие кверху усы плотоядно задвигались. — Желаю ли я?! А для чего, по-твоему, я спрашиваю? Тащи скорее, да смотри про остальную жратву не забудь!
— Не извольте беспокоиться.
— Однако, — хмыкнул испанец, глядя ему вслед, — если так пойдёт и дальше, эта таверна будет первой, которая мне здесь понравится. Ну и ладно. Санчо, сдавай.
За окном смеркалось. В камин подбросили угля, помещение постепенно наполнялось теплом. Парень с вином переместился от камина в уголок и оттуда с мрачным видом поглядывал на испанцев.
Стол заполнялся, как по волшебству. Вино, оливки, сыр само собой, два каплуна, зажаренных на вертеле, грибы, сосиски и яичница, тушёная баранина с бобами и большое блюдо с маслеными лепёшками. Корчмарь опустошил, похоже, всю кладовую.
Впрочем, и солдаты не остались в долгу. Расчувствовавшийся Родригес отхлебнул вина, оказавшегося к тому же весьма недурственным, заел его оливками и сыром и пожертвовал корчме пять полновесных флоринов без сдачи. Святой отец со своим учеником вкушали тут же, за одним столом с солдатами. Последним это явно льстило. Брат Себастьян от мяса отказался, но вина отведал с удовольствием. Томас следовал его примеру и тоже соблюдал умеренность. Солдаты же ели и пили в два горла.
Тем временем беловолосый парнишка в углу уже доцедил свой разнесчастный стакан и теперь понуро сидел просто так.
— Hola, muchacho! — жестом подозвал его Родригес, ставший после выпивки словоохотливым и добродушным. — Чего ты там сидишь, как старая сова? Подсаживайся к нам.
Тот вздрогнул, и солдаты замолчали выжидательно. Взгляд кнехта был какой-то испытующий и в то же время неуверенный. Что сделает? Подсядет к ним? Откажется? Все пятеро прекрасно знали, что местные простолюдины считают зазорным пить с испанцами, тем паче — с испанскими солдатами.
Однако этот парнишка колебался недолго и приглашение принял.
