А в следующий миг дверь отворилась, и в дом вошёл Он.
Все сперва задвигались, но почему-то остались на прежних местах. Взгляды были прикованы к незнакомцу. С его плаща лила вода, в руках был посох. С мокрых башмаков мгновенно натекло на пол. Пёс на дворе метался, рвал цепочку и захлёбывался лаем. Взгляд незнакомца прятался под капюшоном, но казалось, он осматривается и чего-то ждёт. Мачеха шепнула что-то отчиму на ухо, тот кивнул и побелел лицом, в волнении сжимая-разжимая кулаки. А мачеха вдруг встала, нервно комкая передник, и... поклонилась пришедшему.
Ялке стало любопытно. Впервые за последние три года она с каким-то удивлением вновь ощутила в себе это чувство — любопытство, и это ей даже понравилось. А стоящий на пороге, который словно ожидал того поклона или же другого разрешения войти, таки вошёл и сбросил капюшон.
Ему было под тридцать. Он был высок и худ, огонь свечи выхватывал из темноты скуластое лицо и ворох рыжих спутанных волос. Оно запоминалось, это странное лицо со шрамом на правом виске, с прищуром глаз холодно-голубых, которые сперва ей показались серыми в домашнем полумраке. Он потянул через плечо и голову свой плащ и поискал, куда бы его бросить. Положил на лавку. Запахло мокрой шерстью. Никто не захотел приблизиться и взять его. Под плащом у незнакомца оказалась сумка на ремне, набитая как будто чем-то мягким. Он быстро прошёл к изголовью больного, оглядел его лицо, приподнял веки, заглянул под одеяло. Пощупал лоб и тронул пальцами запястье. Нахмурился. Кивнул. Ялка невольно вытянула шею (из-за печки ей было плохо видно), привстала и уронила шитьё, которым была до того занята. Пяльцы с грохотом упали на пол. Пришелец быстро обернулся, взгляд его задержался на девушке.
— Горячая вода здесь есть? — спросил он.
Голос был слегка надтреснутым, как будто он и сам был чуточку простужен или долго до того молчал. От неожиданности Ялка растерялась.
— Что? — пискнула она.
— Горячая вода, — повторил тот внятно, но без раздражения и злобы. — Так есть? Или нет?
— Есть...
— Принеси, — распорядился тот и принялся неторопливо закатывать рукава.
Ялка со всех ног бросилась за чайником.
Пришелец между тем уже поставил свою сумку на пол, выложил на стол пригоршню трав, другую, третью. Что-то прошептал себе под нос, нахмурился и долго что-то растирал меж двух камней, которые достал из сумки вслед за травами. На краткое мгновенье Ялке показалось, будто камни светятся холодным синим светом, но, приглядевшись, она вдруг со страхом поняла, что камни тут не при чём — светились сами руки травника (а это был, похоже, какой-то травник). Сияние это было еле различимое, холодное, сродни тому, что прячется на глубине собачьих глаз. По спине её забегали мурашки. Ей захотелось бросить всё и отойти, но тут пришелец снова посмотрел на Ялку, на кувшин в её руках и коротко кивнул на миску перед собой, мол, лей давай, чего стоишь? Дрожащими руками она выплеснула в миску чуть ли не полкувшина и поспешно отошла назад.
— Слава Всевышнему, — чуть слышно прошептала мачеха за её спиной. — Господь вседержитель, он всё-таки пришёл...
— Молчи, — оборвал её отчим, буравя взглядом травнику затылок. — Накликали... Ещё неизвестно, чем всё кончится. Господи, прости нас грешных, — он быстро и мелко закрестился. — Надо будет завтра священника позвать, пускай комнату окурит...
Мачеха, казалось, его даже не услышала.
— Он пришёл, — как в забытьи повторяла она. — Пришёл...
Никто и ни о чём не спрашивал его. Сначала девушка подумала, что пришелец будет что-то говорить или напевать подобно бабкам-травницам, но наговор оказался всего один, в самом начале, короткий, быстрый, неразборчивый. Ялка сморгнула, как от вспышки. Ощущенье было странным — непонятным и одновременно пугающе ярким, как видение, как будто бы пришелец опустил пред уходящим полосатую рубежную оглоблю: «Дальше не ходи». После была тишина. В молчании он колдовал над своими травами, потом — над заболевшим дедом больше двух часов, прикладывал ладони, мазал мазью, капал капли, слушал сердце и поил настоем трав, потом так же молча стал собираться.
— Пойдёт на поправку, — сказал он хрипло наконец, перевязав мешок верёвкой. Потянулся за плащом. — Трав больше не надо. Поите горячим. Давайте мёд.
Отчим торопливо закивал, с головою влез в сундук и, позвенев, достал оттуда несколько монеток серебра. Протянул их знахарю. Тот на мгновение замешкался, покачал головой.
— Оставь, — сказал он. — Семью кормить ещё придётся. Вон их у тебя... сколько.
— Но... Но как же... — запротестовал было тот. — Что же вы тогда?..
Речь отчима оборвалась немым вопросом. Рыжий ведун пожал плечами.
— Сочтёмся как-нибудь.
Травник выглядел теперь усталым и измотанным. Он медленно набросил плащ на плечи, подобрал свой посох и не прощаясь двинулся к двери. Лишь напоследок снова задержался взглядом на девчонке. Ялка вспыхнула, но глаз не отвела. Взгляд травника скользнул зачем-то вниз, к её ногам, не с похотливым интересом, а с какой-то странной задумчивостью, будто он пытался что-то вспомнить, но не смог. Потом он поднял капюшон и вышел вон.
Хозяин побледнел, сглотнул, однако же протестовать не стал, а только крепче сжал монетки в кулаке. Только теперь все сообразили, что пёс на дворе не только смолк, но даже на уход незнакомца никак не отозвался.
— И серебра не взял, — пробормотал сквозь зубы отчим. — Не тронул даже... не притронулся. Вправду говорят, наверно, что — Нечистый. Люди, они чего попало болтать не станут... — тут он встрепенулся, словно испугавшись собственных слов, и поспешно оглядел домашних. — Эй! Слышали? Не вздумайте сболтнуть кому-нибудь! Нам сейчас только костра не хватало. Слышали?
— Ох, — тяжёлым вздохом отозвалась на это мачеха. — Ох, Ганс, ну бога ради помолчи. Хотя бы сейчас помолчи. Он же его спас.
— Тело-то спас, — угрюмо буркнул тот. — А за душой... ещё придёт.
Взгляды всех метнулись к больному. Лед лежал и улыбался. Глаза его были закрыты. Жар спал. Болезнь отступила.
* * *
Отыскать корчму на улице канатчиков, что находилась за кожевенными складами у северных ворот, и днём-то было нелегко. Под вечер же задача и вовсе становилась невыполнимой — фонари здесь били с регулярностью, достойной лучшего применения. Что странно, грабили здесь редко, да и по пьяни колотили далеко не всяких. Любой не-горожанин, заглянувший сюда в этот поздний час, рисковал всего лишь проплутать меж тёмных сдвинутых домов не меньше получаса, но и только, хотя трупы в окрестных канавах обнаруживались с незавидным постоянством. После нескольких безуспешных попыток навести здесь порядок, городской магистрат махнул на них рукой и оставил улицу канатчиков в покое. Только обитатели окрестных домов да припозднившиеся мастеровые рисковали ходить так далеко к окраине.
Тем более — за полночь.
Тем более — осенью, по холодам.
