Санчес подвинулся, зыркнул на парня исподлобья. Стасовал колоду, срезал, раскидал на четверых.
— Ты местный? — буркнул он. — Играешь в карты?
— Местный, — отозвался парень. — Не играю.
— Зараза... А в кости?
— Нет.
— Но хоть вино-то пьёшь?
— Вино? — на лице его впервые замаячило подобие кривой улыбки. — Вино пью.
Он был высокий, страшно бледный, чуть кривился набок и старался поменьше шевелить левой рукой. Намётанный солдатский глаз мгновенно распознал недавнее ранение — куда-то в бок, под рёбра, а быть может, между рёбер.
Обидели парня, ой, обидели... Интересно, кто?
Брат Себастьян с учеником уже закончили трапезу, сдвинулись на дальний край стола и там вели неспешную беседу. Никакой вульгарщины, одна латынь, уверенно-спокойная у старшего монаха, немного сбивчивая у того, что помоложе. Белобрысый парнишка их почти не заинтересовал: так, глянули разок и снова отвернулись.
Родригес крякнул, пододвинул парню кружку и щедрой рукой плеснул туда вина.
— Пей, — сказал он, — от ранений помогает. Кровь, вино — невелика разница, и то и это красное... Да будет тебе вздрагивать, — старого вояку не проведёшь. Давно порезали?
— Вчера, — угрюмо буркнул тот.
— Подельники, друзья?
— Девчонка, — отмахнулся тот и в два глотка опорожнил свою кружку.
Наёмники переглянулись, Санчес снова потянулся за бутылкой.
— Да, парень, дело худо, — признал он. — Вот не думал я, что местные девахи такие горячие. Хотя встречалась мне парочка, другая таких девок, что... Эх, да что там! Выпей-ка ещё.
— Она не местная, — ответил тот. — Пришла откуда-то, сказала, что идёт на богомолье, потом мы это... это самое... Мы решили развлечься, но она вдруг ударила меня. Ножом. Ты представляешь, а, испанец? Представляешь?
— Меня зовут Санчес, hombre. Алехандро. Я из Мадрида, там все девки со стилетами, как пчёлы с жалом. Скажи-ка лучше, девка-то красивая была?
— Ничего.
— Ну, ничего, раз ничего. А кровопускание тебе не повредит. Считай, к цирюльнику сходил.
— Да уж... сходил...
— Так ты будешь играть?
— У меня нет денег.
— А мы из интересу. — Санчес передвинул ему карты. — Денег не возьмём.
Михель равнодушно сгрёб расклад, развернул веером.
— Что козыри?
— В колоде по-испански, hombre, нету козырей.
— А много здесь бывает постояльцев, сын мой? — внезапно поинтересовался монах.
— Не так, чтоб очень, — повернулся парень к Себастьяну. — А что?
Вместо ответа тот извлёк на свет и развернул листок бумаги с нарисованным портретом.
— Вы давно живёте здесь?
— С рождения.
— Видели когда-нибудь этого человека?
— Нет. А кто это?
— В здешних краях он известен как Лис. Вглядитесь повнимательней. Между прочим, цвет волос у него рыжий. Вам доводилось его встречать?
— Лис? — нахмурился беловолосый. — Лис, Лис... Я, кажется, припоминаю что-то... А! Ну конечно. Та девчонка, которая меня порезала, она тоже спрашивала меня про какого-то Лиса, я всё никак не мог понять, какого... Вы его ищете?
— Да, сын мой, мы его разыскиваем. — Монах подался к собеседнику, в глазах его проглянул интерес. — Быть может, ты припомнишь что-нибудь ещё?
— Не, ничего, — тот покачал головой. — Мне нечего припоминать, я никогда не слышал ни о каком Лисе. Но вот если вы хотите выслушать меня, святой отец... Вы ведь инквизитор, святой отец? Вы ведь стоите на страже законов божьих, а что это такое, если женщина ударит парня ножом, что это такое, как не беззаконие? Ведь сказано же в Библии: «Жена да убоится мужа своего»... Вы ведь преследуете еретиков и ведьм. Она сказала, что идёт на богомолье, а сама всё спрашивала Лиса, а потом... п-потом... ножом... Кто, если не ведьма, способна на такое?
Парнишка мотал головой и помаленьку впадал в пьяную патетику, язык его всё больше заплетался, и вскоре монах потерял к нему интерес. Однако услышанное заставило его задуматься. Он задал ещё пару-тройку вопросов о девушке, поинтересовался, как та выглядела и о чём ещё расспрашивала. Кончилось всё тем, что беловолосый парень уснул прямо за столом. Расталкивать его не стали.
Заночевали в комнате хозяина корчмы, а следующим утром двинулись в дальнейший путь. Брат Себастьян был молчалив, и Томас, тоже размышлявший над словами пьяного парнишки всё утро и добрую часть ночи, наконец не выдержал.
— Что вы думаете о т-той истории, учитель?
— О какой истории? — рассеянно отозвался тот.
— О той, к-которую нам рассказал тот раненый в кабаке. Т-та девица, к-которая чуть не убила парня по пути на б-богомолье.
— Увы, сын мой, — задумчиво сказал брат Себастьян, прислушиваясь к топоту копыт. — Рассказанный сим юношей прискорбный случай не есть единственный, достойный порицания. Но гнусность заключается отнюдь не в покушении на убийство. Девушка эта наверняка красива телом и лицом, и вероятно сама склонила парня к близости. Опять же нельзя не принять во внимание complexio venereo
[27]
, вызвавшее навязчивые помышления.
Природа мужа хладнокровна и покойна, если только её не дразнить... Наверное, в последний момент раскаянье в ней возобладало над скотским влеченьем, и она ударила его заколкой или спицею — откуда же у девки нож? — воспользовалась замешательством и после убежала. Естественно, парня снедает досада. Не так уж он и ранен, просто оцарапался; пьяный человек склонен к преувеличению. Навряд ли здесь можно говорить о ведовстве. Природа человеческая, а тем паче женская, и без того настолько похотлива и порочна, что даже самые благие цели низводит до греха. На моей родине, в Испании есть песенка про девушку, которая идёт как будто на поклон к святым мощам, а на деле — совсем для другого. Ты её не знаешь?
— Н-н... Н-н... Нет.
— Хм. В детстве я слышал её, но... Хорошо, я попробую вспомнить хотя бы слова.
Он откашлялся и стал читать, переводя, где нужно на латынь, ибо испанского Томас не успел пока что выучить:
Как я, мама, шла на богомолье
Шла одна да через чисто поле,
Только дуб зелёный,
Дуб зелёный...
Без подруг, чтоб быть поближе к Богу,
Да не ту я выбрала дорогу,
Только дуб зелёный,
Дуб зелёный...
Я на тропке горной притомилась
Прикорнула я под сенью дуба,
А когда средь ночи пробудилась,
Крепко обнимал меня мой любый.
