И никто не знает, правы они или нет.
Травник был из таких. И пусть обычно он был мрачен, но в этой мрачности таился свет несбывшейся надежды на прекрасное «а вдруг?» И пускай в его темноте без красок и цветов царили только бесконечные оттенки серого, теперь-то Ялка знала: любая темнота обитаема.
Ведь только в темноте становится по-настоящему понятно, что такое свет.
Ялка внезапно поймала себя на том, что уже давно не смотрит на единорога, а когда поспешно и немного виновато посмотрела на него опять, то увидела в его глазах уже совсем другое: не боль, но радость понимания.
Он снова двинулся вперёд, и девушка заторопилась следом.
«Вот видишь, — сказал он ей, — мне ничего не потребовалось тебе объяснять».
— Можно я задам ещё один вопрос? — набравшись храбрости, спросила Ялка. — Только один. «Спрашивай».
— Почему он зовёт меня Кукушкой?
И тут единорог поразил её ещё раз.
«Я не знаю», — сказал он.
Слова высокого повергли девушку в смятенье и растерянность. Ялка была готова услышать что угодно и уже внутренне вся собралась и приготовилась принять любое, самое странное и нелепое объяснение, но это... Ей вдруг стало страшно и невыносимо холодно, в спине возникло странное ощущение, как будто её хребет превратился в одну большую сосульку. Впрочем, чувство это быстро прошло, оставив только неприятный осадок в душе. Она прерывисто вздохнула и больше, как и обещала, ни о чём не стала спрашивать.
«Значит, так пока и надо», — подумала она, и где-то глубоко в её сердце зашевелилось старое больное равнодушие. Толкнулось в запертую дверь, но не смогло её открыть и снова отступилось. Свернулось серым нитяным клубком. Замерло.
Не время.
За разговором Ялка как-то не сразу заметила, что они с единорогом сделали круг и снова оказались на поляне. Снег был истоптан во всех направлениях, задубевшие от мороза башмаки Карела по-прежнему сиротливо стояли возле кустов на опушке.
«Нам пора прощаться, — сказал единорог. — Но я дам тебе совет».
— Какой?
«Не верь ему».
Девчонка помолчала, прежде чем ответить.
— В чём именно — не верить? — наконец спросила она.
«Ты сама поймёшь. Потом. Прощай».
Она сморгнула — слезы навернулись на глаза. От холода, а может быть, от боли расставания. А когда она вытерла их и снова стала видеть, серебряного зверя на поляне больше не было. Шли минуты, тихо-тихо начал падать снег, а Ялка всё стояла и смотрела туда, где он только что был, и слезы текли у неё по щекам.
Кто-то дёрнул её снизу за юбку. Она ойкнула, вздрогнула и опустила глаза.
Карел, появившийся как будто ниоткуда и уже успевший напялить свои чудовищные башмаки, смотрел на неё снизу вверх сочувственно и как-то виновато. Он был с ног до головы обсыпан рыжей прошлогодней хвоей и кусочками коры, в волосах его застряла растопыренная зимняя сосновая шишка, вдобавок ко всему он ещё и умудрился где-то исцарапаться и порвать свой плед. Шляпу он держал под мышкой.
— Пойдём домой? — наконец неловко предложил он. — Пойдём, а?
* * *
— Он приходил, — нагнувшись над столом и невозможным образом перекосив глаза на обе стороны, сообщил Бликса. — Я в-в... я в-в...
— Короче, — хмуро оборвал трясущегося от напряжения Бликсу Рутгер. — Ты видел его? Да? Тот торопливо закивал.
— К-к... Вот как тебя сейчас.
— Отлично, — Рутгер протянул ему тяжёлый, глухо звякнувший мешочек. Бликса отвёл глаза.
— Н-н... н-н... не надо, — выдавил он. — Мне хватит, если ты его просто убьёшь.
Рутгер прищурился. Кошелька он, однако, обратно не взял.
— За что ты его так не любишь? — спросил он. — Вроде же, помнится, он спас тебе жизнь.
— И... из-зувечил тоже он. Он и его мэ-э-альчишка. Рутгер долго молчал. Бликса успел доцедить свою кружку почти что до дна.
— Странные дела творятся в этом городе, — сказал наконец наёмник. — Ох, странные... Мне понадобится арбалет.
— У м-меня нету.
— Выпроси, укради или займи.
Бликса на минуту задумался, потом торопливо закивал:
— Я знаю, г-где достать.
— И арбалетчик.
— M-м... м-может, лучше ты?
Рутгер покачал головой:
— Я не хочу нанимать человека из гильдии. Слишком уж Матиас темнит вокруг всей этой истории. Ты можешь подыскать кого-нибудь со стороны?
— П-п... п-п... попробую.
— Лучше, если это будет кто-то не из местных. У тебя ведь есть дружки в соседних городах? Пошли им весточку, но только быстро.
С этими словами Рутгер встал и вышел из корчмы. Мешочек с деньгами остался лежать на столе. Некоторое время Бликса тупо смотрел на него, потом сгрёб и торопливо сунул за пазуху.
* * *
Постоялый двор в Лиссе, тот, что у ворот юго-восточной башни, был на удивление чистым и просторным — крашеная в жёлтые, зелёные и белые цвета хоромина в два этажа с подворьем, кузницей и лавкой скобяных товаров. Путешественники и торговцы, прибывавшие в город по реке, предпочитали останавливаться именно тут.
Здесь посетитель обнаруживал белёный потолок, покрашенные стены, чистенькие комнаты и весьма недурную кухню. Соломы на полу здесь не держали, опасаясь возгорания, но половицы стыковались без щелей, камины не дымили, а прислуга отличалась некоей особой расторопностью. Впрочем, всему этому находилось вполне реальное объяснение: трактир «У Синей Сойки» оставался пока что самым новым трактиром в городе. Что странно, это был едва ли ни единственный в городе трактир без всякой вывески.
Беда его была в одном: зимой река вставала.
В холодное время года жизнь в южных кварталах Лисса, естественно, замирала тоже. Все приезжие предпочитали останавливаться где-нибудь поближе к центру города, на северной стороне. Зимой посетителей сюда не могли завлечь ни пресловутые камины, ни комнаты, ни кулинарные изыски. Лишь мастеровые и мелкие лавочники из соседних кварталов забегали вечером перекинуться парой слов и подлечить горло горячим грогом. Вот и сейчас в зале, ставшем вдруг гулким и пугающе просторным, было только пятеро посетителей. Выл ветер — к ночи снегопад разгулялся в настоящую метель, которой городские улицы придали разрушительную силу горного потока. Ставни наверху раздражающе хлопали.
Золтан снова оглядел всех четверых сидящих в зале и задумался.
Лишь здоровяка у камина можно было однозначно опознать, как каменщика, да и то из-за большого деревянного плоского ящика, в котором он носил свой инструмент. Занятие трёх остальных могло быть каким угодно. Все посетители сидели порознь, каждый молча занимался своим делом. Худой мужчина с костистым лицом, одетый в серый суконный плащ с меховой оторочкой, равнодушно ковырялся в миске с овощным рагу. Рядом на столе валялись дочиста обглоданные куриные кости. По виду, он никуда не торопился. Толстяк близ камина сонно клевал носом над наполовину полной кружкой, свесив руки; в его мутно отсвечивающей желтизной лысине угадывалось что-то знакомое; когда Золтан ещё засветло вошёл в этот трактир, толстяк уже спал; и пузырьки в его пиве давно выдохлись. Ещё один — ничем не примечательный среднего роста темноволосый парнишка неотрывно таращился в темень за окном, барабанил пальцами по столу и время от времени вздыхал. Он походил на менялу или на приказчика суконной лавки, но среди менял Золтан его не помнил. Последний — старикашка лет шестидесяти — в молчании сидел в углу, цедил из стакана горячий грог, жевал губами и отдувался.
