Он очень этого хотел.
И икона заплакала.
Сие событие приставленный к нему наставник, брат Себастьян, испанец по происхождению, воспринял как доброе знамение, после чего оба они сразу же отправились в длительную поездку во Фламандские края, где их, как оказалось, ждали неотложные дела — брат Себастьян был вызван исполнять обязанности инквизитора. Образование Томаса было решено продолжить в пути по мере возможности. Но вышло так, что дело, которому брат Себастьян в своих планах думал посвятить не больше месяца, внезапно затянулось на полгода, захватив чуть ли не весь период Томасова послушания.
За это время Томас выслушал множество в высшей степени полезных поучений, прочитал немало выдержек из книг в монастырях, где им случалось останавливаться, и здорово поднаторел в схоластике и богословии. Помимо этого ему трижды пришлось присутствовать на допросах еретиков, исполняя обязанности писца и секретаря, и если во время первого такого допроса он едва не рухнул в обморок, то два последующих перенёс уже гораздо лучше. Хотя, по правде говоря, ему всё равно было от этого не по себе.
И вот теперь он вновь задумался о Лисе, этом человеке, одержимом демонами, или демоном в людском обличье, за которым они гонялись уже больше трёх месяцев по всей стране в сопровождении солдат, гонялись, и никак не могли поймать. Он сидел за столом, грел руки у кувшина с кипятком, вполуха слушал пение мальчишек за окном и ловил себя на мысли, что отчасти им завидует. Всё произошедшее на улице Синей Сойки было для них не более, чем забавным случаем, лишним поводом попеть, поорать и посмеяться над монахами и испанцами.
Для Томаса же в полуночной пляске содержалось нечто большее. Если брать по большому счёту, то наверное, он один сейчас понимал, что там в действительности произошло.
Этот еретик, этот рыжий травник, этот Лис просто очень хотел, чтобы случилось так, как всё случилось. Можно сказать, что он молил об этом, только вот кого? Томас не знал, что стало ему в помощь — ведовские ли ритуалы, приобретающие, как известно, в ночь зимнего солтыция
[62]
особенную силу, промыслы стихийных элементалов, или же бесовские заклятия, но травник очень захотел, чтобы они затанцевали.
Очень-очень.
И они затанцевали.
Томас это почувствовал и оказался единственным, кто устоял, кто истовой молитвой смог поставить Слово против Слова. Ещё он уловил, что беглецов было трое — два мужчины и мальчишка. И ещё — в тот миг он чувствовал, куда ушёл злосчастный травник. Знал, чувствовал, и... никому не сказал. Потому что знал — иначе травник будет убивать. Откуда это знание пришло к нему, он и сам сейчас не смог бы объяснить. Но в тот миг он об этом даже не задумывался, просто вдруг почувствовал, что если будет так, преследование обернётся кровавой бойней.
Сейчас он понимал, что это был страх. Страх слепой и безрассудный, который примораживает ноги к земле, а язык — к челюстям. Ничего подобного Томас до сих пор не испытывал. Во всяком случае, не помнил, чтоб испытывал.
Помимо всего прочего, Томаса сейчас одолевало странное чувство, будто этот травник ему гораздо более знаком, чем он до этого думал. И вот тут его размышления заходили в полнейший тупик, ибо увидеть Лиса до этого момента Томасу было решительно негде.
Разве что — на портрете.
За всеми этими размышлениями Томас так отрешился от окружающего мира, что не сразу осознал, что его зовёт брат Себастьян, и тому пришлось повторить свой возглас дважды или трижды.
— Томас, глупый ты мальчишка! — в голосе монаха слышалось уже откровенное раздражение. — Ты что, уснул там над своим кувшином? Иди сюда и подлей мне воды.
Тот вздрогнул и поспешил исполнить приказание.
— О чём ты так задумался? — спросил его монах, когда вода в бадье достигла нужной теплоты.
— О Лисе, учитель, — честно признался ему Томас. — Я думал о Лисе, об этом т-травнике из леса.
— Из леса? — поднял бровь брат Себастьян. — А почему ты вдруг решил, что он из леса?
— Я не знаю, — уклончиво ответил тот. — Мне просто т-так кажется.
Брат Себастьян поёрзал на кровати. Горячая ножная ванна привела его в хорошее расположение духа. Вдобавок размышленья Томаса, по-видимому, оказались в некоторой степени созвучны его собственным мыслям.
— За то время, что я путешествую с тобой, — задумчиво проговорил он — я научился доверять твоим предчувствиям. Может, ты и в самом деле прав, и искать его следует в лесу. Гёзы завели привычку прятаться в лесу и заниматься разбоем. Этот человек, Лис — достойный противник, искушённый в философских спорах, дальновидный, коварный и хитрый весьма, что наводит на мысли о его дьявольской сущности. Мы потерпели поражение и отступили. Но мы не сломлены, хоть дело оказалось сложнее, чем я предполагал. Всё же я далёк от мысли, чтобы послать суппли-кавит гроссмейстеру или королю. У тебя не раз может возникнуть мысль сдаться и отступить, особенно после всего, что с нами приключилось той злосчастной ночью. Но это ложный путь, и горе нам, если мы по нему пойдём. Помни об этом, мой мальчик. Но я вижу, грустные думы не оставили тебя. Что за сомнения тебя одолевают?
Томас помедлил, но потом решил ничего не скрывать.
— Те речи, которые он говорил через дверь... — проговорил он. — Про г-господа Иисуса Христа и про церковь. В них есть хоть кэ-э... капля истины?
— Ах, вот, в чём дело... — Себастьян откинулся на подушки. — Что ж, я понимаю тебя: подобные суждения и в самом деле способны смутить неокрепшую душу.
Он сдвинул ладони домиком и замер, пошевеливая пальцами и глядя пред собой в никуда. Поза эта, свидетельствующая о крайней степени сосредоточения, была юноше хорошо знакома, и Томас молчал, терпеливо ожидая продолжения.
— У церкви и у инквизиции много врагов, особенно среди вероотступников и всех инакомыслящих, — начал монах. — Обилие знаний так же страшно, как и оголтелое невежество, ибо и то и другое есть две крайности, а где крайности, там перекос, и нет устойчивости. А ересь подобна гнили — она не приходит извне, но подтачивает плоды изнутри. Стоит лишь раз ей дать поблажку... Скажи мне, Томас, знаешь ли ты, как образовался наш орден?
Продолжать ответ вопросом в форме диалога было обычной манерой отца Себастьяна. К такому повороту в разговоре Томас также был привычен и потому ответил с готовностью:
— Его основал святой Д-доминик, а утвердил в одна тысяча двести шестнадцатом году от рождества Христова его святейшество п-папа Гонорий III.
— Bueno! — воскликнул брат Себстьян. Глаза его блестели. Он выглядел таким довольным, каким только может выглядеть больной простудой человек, сидящий на кровати в одной рубахе и с ногами, до колен опущенными в бадью. — А не припомнишь ли ты, в какой местности всё это происходило?
— На юге Франции, в Провилле п-под Тулузой.
— Опять-таки — прекрасно! Всевышний одарил тебя превосходной памятью, мой милый Томас. А знаешь ли ты, почему большинство инквизиторов назначается из числа доминиканцев?
