Парень с девушкой тем временем сноровисто забрались в сёдла и, не говоря ни слова, пустили лошадей галопом. Пара минут — и они скрылись из виду. Наступила тишина.
Рыжий парень встал.
— Благодарствуйте, сеньор, — сказал он и поклонился, кривясь на один бок. — Ежели б не вы, они б меня забили, факт, забили бы.
— Это мой долг, — ответил Мануэль. — Почему на тебя напали?
— Это... долго объяснять.
— Как твоё имя?
— Я... Шнырь, — сказал он и повторил, словно боялся, что ему с первого раза не поверят: — Меня зовут Шнырь.
Мануэль нахмурился и некоторое время молча и с неудовольствием созерцал спасённого и потирал подбородок. В нём определённо было что-то неприятное, в этом рыжем парне.
— У меня большое желание связать тебя и отвезти в город, — наконец сказал испанец. — Но ладно. Ступай своей дорогой, в чём бы ты ни провинился, и больше не попадайся. Ни им, ни мне.
Он резко развернулся и направился к повозке, придерживая меч и вышагивая, как циркуль. Взобрался на козлы. Итальянец тронул вожжи, и тележка покатилась дальше, скрипя и переваливаясь на ухабах. Рыжий парень смотрел ей вслед, потом скривился в презрительной усмешке.
— Катитесь, катитесь, ублюдки, — процедил он сквозь зубы. — Будет время, я с вами ещё потолкую, а сейчас есть дела поважнее. — Он потрогал челюсть. — Однако ж здорово они меня отделали... Ладно. Тело молодое, выдержит. Хоть на что-то этот придурок сгодился.
Шнырь повернулся и зашагал на север. Лицо его как-то странно изменилось, словно он постарел сразу на несколько лет. Простоватое выражение слетело с него, словно маска. Казалось, теперь за этим взглядом прячется совершенно другой человек.
Но этого уже никто не видел.
* * *
В тот день весны, будто по какому-то наитию, настоятель Геймблахской обители цистерцианцев аббат Микаэль решил пройтись вдоль монастырских стен. Погода благоприятствовала, время было ещё не позднее, и престарелый монах решил размять ноги. Весеннее солнышко пригревало, снег таял, пробудившаяся после зимы обитель полнилась трудом. Монахи прибирались, пилили дрова, чистили пруды и перекапывали грядки. Давно исчезли следы прошлогоднего пожара, монахи перестали пересказывать новициям историю пленённой ведьмы и сгоревших испанцев. Аббат пребывал в прекрасном настроении. И в ту минуту, когда он проходил мимо ворот, снаружи в них кто-то постучал. Привратник — молодой парнишка Аристид, временно заменявший на этом посту заболевшего Иеремию, — поспешил открыть, и настоятель помимо воли подошёл поближе — рассмотреть, кто к ним пожаловал.
А пожаловал монах (на этот счёт у аббата не возникло никаких сомнений), и он явно долго странствовал, прежде чем прийти сюда, и дорога была нелегка. Всё говорило об этом — и худое, измождённое лицо, и порядком выцветшая чёрная ряса, и сбитый посох, и заросшая тонзура... Но было ещё одно обстоятельство, смутившее аббата: этот брат-проповедник был болен или покалечен. Фигура его вся перекосилась, он кренился при ходьбе направо, будто у него были поломаны рёбра. Аббат нахмурил лоб, испытывая странное чувство — он явно видел раньше этого монаха... явно видел, но когда и где — вспомнить не мог и потому только стоял и смотрел.
Меж тем и пришелец неотрывно смотрел на него. Шли минуты, ничего не происходило. Аристид затворил ворота и теперь лупал глазами, не решаясь заговаривать первым, ведь известно, что сдержанность и молчание у бернардинцев — первейшая добродетель. Наконец аббат склонил голову:
— Pax vobiscum, дражайший брат, — поздоровался он. — Какая нужда привела в нашу скромную обитель брата доминиканца?
Ответ последовал не сразу.
— Pax vobiscum, аббон... — тихо ответил монах. — Вы... меня не узнаёте?
Этот голос... При его звуках словно пелена упала со взора старого монаха.
Перед ним стоял брат Себастьян. Но в каком виде! Почти ничего не осталось от прежнего, здорового, уверенного в себе и исполненного осознанием собственной правоты посланца инквизиции. От монаха будто отрезали половину тела и стёрли ему половину души.
— Иисусе... — прошептал настоятель, делая шаг вперёд, чтобы лучше рассмотреть испанца. — Это вы! Но что с вами случилось? И где ваши люди и ваш ученик?
Доминиканец грустно улыбнулся.
— Всё в прошлом, дражайший аббон, — сказал он и повторил: — Всё в прошлом... Я сложил с себя обязанности инквизитора. Капитул пошёл мне навстречу и, по теперешней немощи, предоставил мне право отойти от дел. Я...
— Вы больны?
— Увы. Меня ранило ядром.
— Ядро? — Аббат наморщил лоб. — Это такая штука, которой стреляют из пушки? — Он изобразил руками в воздухе шар и покачал головой. — Господь всеблаг, если позволил вам выжить после такого... Как это случилось?
— Долгий разговор. Почти всю зиму я провёл в больнице ордена в Брюсселе, а как потеплело, решил пойти сюда, чтоб встретиться с вами. К сожалению, в пути мне пришлось задержаться — сами знаете, какие сейчас настали времена...
— А ваша миссия? Вы достигли своей цели?
Брат Себастьян задумался.
— Достиг ли я своей цели... — повторил он, будто вопрос был ему непонятен. — Можно сказать, да. Достиг. Другое дело, что сейчас я не знаю, было ли это моей целью. Дражайший аббон, снизойдите к моей просьбе: я бы хотел некоторое время пожить в вашей обители.
Брат Микаэль не выразил ни удивления, ни тревоги, только чуть отступил с дороги и наклонил голову, жестом приглашая пройти.
— Монастырь с радостью примет вас. Можете поселиться в лечебнице, или, если хотите, киновия выделит вам тёплую келью.
— Если только это не затруднит братию. Брат Микаэль...
Аббат остановился. Оглянулся.
— Что? — спросил он.
Брат Себастьян приблизился. Посох его негромко стучал по оттаявшей земле.
— Брат Микаэль... я бы хотел вам исповедаться.
— Исповедаться? В чём? Вы согрешили?
— Может, да, а может, нет, — уклончиво сказал испанец. — Теперь это решать не мне. Я прикоснулся к загадке, но это было только начало. Я стал разгадывать её и обнаружил тайну. Но когда я раскрыл и её, то прикоснулся к таинству. Но что это за таинство, откуда оно взялось, где его истоки — мне неведомо. Теперь я не знаю, как быть. Не знаю, что и кем было явлено мне. Не знаю, как мне снять с души сей грех... а может, благодать.
Аббат на мгновение задержал свой взгляд на скрюченной фигуре брата Себастьяна, и на лицо его отразилось понимание.
— Он вылечил вас, — утвердительно сказал он.
— В какой-то мере да, — медленно ответил Себастьян, будто подыскивал слова. — Но этот случай... однозначно не истолковать. Его смерть исцелила меня или что-то другое, но это было связано с ним. У меня было видение, и я... — Он шумно выдохнул и покачал головой. — Я не знаю. Не знаю.
