— Это есть ерунда, — презрительно бросил Хагг. — А ты есть болван, если веришь. Потому как если монастырь ваш святой и вера ваша сильна есть, то никак нельзя колдовать. А если эта ведьма столь сильна есть, что не боится вас и стен обители, она давно бы убежала. Так?
— Так-то так. — Помощник келаря опять поскрёб подбритую макушку. — Тока почему тогда солдаты... это... друг на дружку косятся и... это... а? Соль освящённую на теле носят, ладони воском натирают. И пьют без роздыху, как греческая губка. А ночи три тому назад вообще пальбу затеяли, всю братию перебудили. А мы как выбежали — ничего и нету. А?
— Наверно, это всё из-за вина.
— Может, оно и так, а тока — хотите верьте, господин палач, хотите нет — я сам видал, как что-то этакое по небу летало, как бочонок в тряпках. Я ведь что? Ведь я встал тогда, той ночью, выйти по нужде. Ага. Стою (добрался, значит), отливаю. Это... голову задрал на небо поглядеть, какая завтрева погода, а гляжу — летит! Белое, пыхтит, руками машет, морда во! А я же это... я ж со сна, я же не сразу понял, а оно — по-над стеной, меж башен воон туда, и был таков. А я испугался, так испугался, что, стыдно говорить, даже подол у рясы обмочил. Добрался до постели, лёг, про себя читаю «Pater noster...», зубы лязгают, сам думаю: привиделось или не привиделось? привиделось или не привиделось? Ведь раз оно привидение, то, стало быть, привиделось! А раз на самом деле — было, значит, не привиделось. О как, думаю себе! А тут эти ка-ак пальнут... Я разом так и понял: не привиделось!
— Das ist брехня, — уверенно отрезал Хагг и прибавил шагу,
В келье, отведенной брату Себастьяну, было холодно и аскетически просторно. И монаха, и его ученика такое положение дел, видимо, вполне устраивало, но Золтан сразу заскучал по своей душной, но натопленной комнате в приюте для странников. За дверью оказались только сам брат Себастьян и его ученик. Аббата не было. Помощник келаря не стал входить и удалился по своим делам.
— Pax vobiscum, сын мой, — сказал монах, вставая. Золтан, нацепив на лицо желчную маску Людгера Мисбаха, сухо поклонился в ответ,
— Вы хотели, чтоб я пришёл, святой отец, — сказал он, — Мои услуги уже требуются?
— Не так скоро, сын мой, не так скоро. — Брат Себастьян встал и прошёлся по келье, заложив ладони в рукава рясы.
Золтан и послушник молча и сосредоточенно следили за его передвижением.
Наконец монах остановился у окна.
— Случай, с которым мы имеем дело, несколько нетипичный, — проговорил он, стоя к ним спиной, затем обернулся, но всё равно избегал глядеть собеседнику в глаза, будто в смущении. — Вы уже видели эту женщину?
— Ту девочку?
— Пусть вас не смущает ее внешность. Её обвиняют в ведовстве, участии в бесовских шабашах, приготовлении запрещённых знахарских снадобий, а также в ереси и в покушении на убийство.
— Gerr Gott! — с чувством сказал Золтан и неторопливо перекрестился. — Это слишком много для один человек: здесь хватит на три костра. Ja, я её видел. Её вина доказана? Какой есть corpus delicti
[36]
?
Монах вздохнул:
— Это-то нам с вами и предстоит установить. Справедливость требует, чтобы ведьма не была приговорена к смерти, пока не признает себя виновной. Вы не хуже меня знаете, что ведьму мало схватить, у неё ещё полагается вырвать признание в колдовстве. А это непросто. Нужно, чтобы она подтвердила свои показания на суде. Contessio extrajudicialis in se nulla est; et quod jiulluni est, non potest adminiculari
[37]
.
Золтан поклонился:
— He беспокойтесь. Знать и различать подобное моя обязанность. Я сам искал ведьмин знак у тысяч женщин и сжёг их около сотни. Я весь внимание. Что требуется?
Тут брат Себастьян опять вдруг неожиданно задумался, вполоборота стал к окну и долго молчал. Яркий свет, льющийся через мелкие стёкла переплета, резко очерчивал его профиль.
— Я в затруднении, — наконец признался он. — Как я уже сказал, случай нетипичный. Нетипичность заключается в том, что эта девушка, эта молодая... хм... ведьма носит ребёнка. Думаю, вы уже знаете об этом — у солдат длинные языки. Срок небольшой — я приглашал акушерку, она подтвердила. Тем не менее... — Он поколебался. — Тем не менее мне кажется опасным подвергать её обычным, предусмотренным в таких случаях пыткам. Святая Церковь Христова сурова, но и милосердна. Я вовсе не желаю причинять девице вред, но моё положение и сан, а также долг инквизитора обязывают доискаться истины и спасти заблудшую душу. Я искренне надеюсь, что здравый смысл возобладает, раскаяние снизойдёт на неё и она сама признается во всём. Но если дело всё-таки дойдёт до пыток, я хотел бы, чтобы это был профессионал. Для этого я вас и вызвал. Вам раньше доводилось иметь дело с такими... случаями?
— С беременными женщинами? — с грубой прямотой уточнил Хагг, — Ja. Но не часто. И обычно судьи были мало озабочены тем, чтоб сохранить будущий ребёнок. Это и есть вся... нетипичность?
Священник покивал:
— Увы, я понимаю вас: гражданские суды жестоки до чрезвычайности. Их тоже можно понять — мирские преступления требуют самого скорейшего расследования, и здесь все средства хороши. И всё же удивительное равнодушие общества к определённым формам жестокости не может не вызвать нареканий... Но к делу. Мы не проклятые протестанты и не еретическая Звёздная палата
[38]
, поэтому всё будет по закону. В качестве предупреждения можете предложить ее вниманию любые ваши инструменты и приспособления, вплоть до самых жестоких; это обычная процедура, тут у меня нет никаких нареканий. Но в качестве реальных мер я бы предпочёл видеть что-либо более... щадящее. Она ни в коем разе не должна скончаться раньше, чем свершится правосудие.
— Значит, вы полагаете, дело может ограничиться тюремным заключением?
— Почему бы нет? — развёл руками отец Себастьян. — Такие случаи — не редкость. Более того, чаще всего наказанием становится именно тюремное заключение. Да вот, зачем далеко ходить за примером: совсем недавно — этой осенью — один такой пособник колдуна, трубочист из Гаммельна, отделался обычным murus largus
[39]
. Всё зависит от добровольности признания обвиняемой и тяжести вины. Главное, чтобы жертву постигло искреннее раскаяние. Итак, что вы предложите?
Золтан задумался. Многолетняя, въевшаяся в кровь привычка сдерживать эмоции, как всегда в такие минуты, взяла верх. По пустому, равнодушному выражению его лица стороннему наблюдателю было трудно догадаться, что происходит у него в душе.
