— Короче, вы хотите, чтобы я поехал к вашим друзьям-мятежникам? И рисковал своей жизнью и жизнью этих невинных созданий? — Карл Барба махнул платком в сторону кровати. — Жестоко с вашей стороны, господин рифмач, вы не находите? Я решительно отказываюсь и ухожу при первой возможности. Per Bacco, хороша помощь! Мне такая помощь не нужна. Спасибо за ночлег и за вино, но я как-нибудь сам справлюсь со своими бедами.
— Ба! Да пожалуйста! — воскликнул поэт. Дверь открыта, вас никто не держит. Можете возвращаться в гостиницу, можете идти в другую, можете дать ещё одно представление. Или два. Если успеете. Не забывайте, где находитесь. Мы в Брюгге, а это оплот Короны во Фландрии. Мне даже интересно, сколько вы протянете, пока вас не сцапают.
— Сцапают? Que significa «сцапают»?
— Поймают, — доходчиво объяснил Йост и изобразил рукой «хапец». Потом взял свою кружку, откинулся спиной к стене и вытянул ноги. — Нам-то что — мы всё равно сделаем своё дело. А вот что будет с вами и вашими «невинными созданиями», я не знаю. Я предлагаю сделку. Рискованную, но, по крайней мере, честную. Мы помогаем вам выбраться из города, вы доставляете груз и письма по назначению. Дальше наши пути разойдутся.
— Dementi... — устало констатировал бородач. — Да вы соображаете, что говорите? Это что же получается? Куда я поеду один, в такое время, с детьми и с золотом, по дорогам, на которых, вы сами сказали, мародёры и разбойники? Вы с ума сошли!
— Ну почему же один, — пожал плечами поэт. — Мы дадим вам сопровождающих.
— И кто они? Наёмники? Контрабандисты? Гёзы?
— Да как сказать... Всего понемногу и вишенка сверху. Это гистрионы. Труппа музыкантов.
— Труппа музыкантов?! — растерялся кукольник. — Вы хотите послать меня везти оружие и золото с охраной из бродячих менестрелей? Incredibile!
— Смотря что понимать под словом «музыканты», — терпеливо пояснил поэт. — Это не сопливые менестрели, не нищие ваганты, а настоящая уличная труппа. Совершенно бешеные дядьки, один раз увидишь — вовек не забудешь. С аркебузой и ножом они обращаются так же ловко, как со скрипкой и волынкой, и больше музыки любят только хорошую драку. Здесь, в Брюгге, они обычно выступают на рыночной площади, или у городской башни, или как сейчас у церкви Онзе-ливе-Врауэкерк. Если вы не дурак, это уже должно вам что-то говорить: местечко там престижное и прибыльное. Никто из попрошаек и конкурентов не смеет им перечить, даже гильдия воров предпочитает с ними не связываться. Осенью парни играют на свадьбах, в другое время подрабатывают ситицинами
[50]
, поэтому у них всегда есть разрешение на въезд и выезд, и им не помешает марионеточный театр. Они поедут с вами, а вы — с ними. Это будет хорошо.
— Straordinario... — пробормотал бородач и потянулся за кружкой. — Невероятно... И куда вы хотите прятать ваш груз?
— А вот над этим нам сейчас и предстоит подумать. Сейчас разбудим малышей, слегка вздремнём сами, а после полудня, когда прибудут Феликс и Михель, вместе будем решать.
Карл Барба помолчал.
— И куда я должен буду ехать?
Йост оторвался от кружки и вытер губы рукавом.
— В Лейден.
Нет, нет, мне не до смеха —
Нет окна и дверь размыта,
Ведь пытать меня приехал
Сам великий инквизитор.
Инквизитор наседает,
Подбирает инструмент:
«Ты скажи мне всё, что знаешь,
Полегчает и тебе...»
[51]
Ялка сидела с ногами на кровати, раскачивалась и мычала этот простенький мотив, бездумно повторяя рифмованные строчки старой площадной песенки. Повторяя про себя — во всех смыслах. Городские мальчишки распевали эту песню в шутку или издеваясь, когда на улице стражники хватали ведьму, и Ялка никогда не могла даже подумать, что это когда-нибудь будет касаться её.
Сегодня был ветер. От его порывов дребезжали стёкла в окнах, с крыш летела черепица, а вокруг монастыря весь день раскачивало тополя до скрипа и один переломило пополам. Эфемер весны стал видимым и осязаемым, оделся плотью, поднялся на ноги и двинулся по миру, рассыпая зелень и гоня по небу дождевые облака. Земля вздохнула наконец и начала цвести.
Весенний день год кормит — истина известная. Хозяйство оживилось. Все работы в обители полетели полным ходом. Если из монахов кто и вспоминал о девушке, она сама о том не знала. Не хотела знать. Давление стен и потолка день ото дня становилось всё более тяжёлым и гнетущим. Она старалась меньше думать и не ждать. Жизнь закруглялась, замыкалась в круг, в кольцо, суля кому-то возрождение, кому-то — смерть.
Кому-то, может быть, перерождение.
Но что-то изменилось. День за днём, месяц за месяцем последние полгода-год Ялка теряла всех, кого любила или даже знала. Наконец и вовсе не осталось никого (нельзя же было, в самом деле, таковым считать пройдоху Карела). Прежняя жизнь кончилась, уйдя сперва в воспоминания, потом и вовсе в небытие. И вот внезапно появилась ниточка из прошлого, знакомый травника, не враг, не друг — кто-то третий. Что можно было ожидать от него, чего нельзя, к чему вообще всё это, Ялке было непонятно. Появление этого человека не принесло ей ни страха, ни облегчения. Чувство, наверное, было сродни тому, которое испытывает висельник, у которого оборвалась верёвка: хорошо, что жив, но сколько ж можно мучиться, скорей бы уж всё кончилось...
И интерес: помилуют иль снова будут вешать?
Если б были ещё силы,
Я сказала бы: «Мой милый,
Я не знаю кто я, где я,
Что за силы правят миром;
И мои опутал ноги
Длинных улиц лабиринт...»
Инквизитор мне не верит,
Заворачивает винт...
Сегодня был ветер. Из разболтавшейся обкладки переплёта выпало стекло. Выпало наружу и разбилось — не собрать. Всю ночь сквозило, тонкое одеяло не спасало от холода, Ялка распотрошила подушку, выдрала большущий клок соломы — заткнуть дыру, но помогло это мало. Она не выспалась и следующий день продремала. Привычный распорядок поломался, и следующим вечером она долго лежала без сна, вслушиваясь в завывания ветра и шаги караульных (после памятного визита Карела стражу удвоили). И лишь поэтому, наверное, смогла услышать шорох, а потом — увидеть в лунном свете, как земля в углу её каморки начала шевелиться, вспучиваться, а потом осыпалась куда-то внутрь, и в полу образовался лаз диаметром где-то с её руку. Ялка умолкла и замерла. Сердце её колотилось как бешеное.
Некоторое время ничего не происходило, затем в углу возникло шевеление, и Ялка различила усатую серую мордочку с чёрными глазами-бусинками — она торчала там, в дыре, и подрагивала, нюхая воздух. И только убедившись, что непосредственной опасности нет, зверёк вылез целиком.
