— Так вот в чём дело... — с горечью сказала девушка. — Значит, вы пришли, чтоб только посмотреть на меня. Ну что ж, смотрите.
Связанные хвостами крысы-короли задвигались, зашевелили мордочками. Кто чистился, перестал чиститься, все двенадцать уставились на неё. Ялка ощутила что-то вроде исходящего от них чувства раздражения и протеста, от которых у неё с затылка вниз побежали мурашки. Сидеть и так-то было неуютно ей по-прежнему казалось, что за спиною пустота, а теперь ещё и это...
«Смотреть да/нет. Мы пришли помогать. Нас просили, чтобы мы помогли».
— Кто? Кто просил? — Она вскинула голову. — Жуга?.. Или... Карел?
«Нет важности. Их много кто. Нет важности».
Она переводила взгляд с одной крысиной морды на другую, но не могла сосредоточиться на ком-то одном — у крыс отсутствовала мимика, все были одинаково лишены всяческого выражения.
— Вы что... правда можете помочь? «Хотим помогаем, человек девочка. Подданные трудятся... Мы сейчас уйти. Ты ждать и оставаться здесь».
— Где? В этой келье? — У неё вырвался нервный смешок. — Вот уж за что могу ручаться... И сколько ждать? Что вы хотите?
«Тяжело. Не сразу. Не в меня. Нет близко городов, нету ходов. Никому не говори про нас. Мы не можем долго... — нам трудно медленно ходить. Мы тебя видели».
Разговор был окончен. Крысиные короли завозились, разворачиваясь и наступая друг на друга, и единой копошащейся массой двинулись к дыре. Протиснулись.
Ушли.
Девушка так и не решилась встать с кровати, чтобы подойти и рассмотреть лаз получше. Возможно, отстранённо подумала она, этого и вовсе не следует делать. Некоторое время из-под пола слышалась возня, мелькали тени, земля в углу шевелилась, потом всё стихло. Все следы крысиного хода исчезли. Ялка снова осталась одна. Голова была тяжёлая, давило виски. Некоторое время она сидела, перебирая в памяти случившееся, но мысли путались, как крысиные хвосты. Она легла и мгновенно погрузилась в сон.
А в шесть часов утра за ней пришли.
* * *
Входная дверь амбара гулко хлопнула, и сразу раздался крик:
— Рутгер! Молоко!
Белоголовый вздрогнул и обернулся:
— Что?
— Твою мать! Молоко убегает!
Рутгер опустил взгляд и второй раз вздрогнул. Котелок бурлил и клокотал, молоко в нём вздулось белой шапкой и замерло, будто высматривая, куда сподручней драпануть. Пока наёмник поворачивался, вставал и всё такое прочее, Зерги в три прыжка одолела расстояние от дверей до очага и успела снять котёл, прежде чем пена хлынула на угли. Потрясла обожжённой рукой, схватилась за ухо. Взгляд, который она при этом бросила на Рутгера, был немногим холоднее того молока.
— В драке ты так же вошкаешься?! — прошипела она.
Рутгер сощурился, поймал себя на том, что бессознательно сейчас копирует её же, Зерги, взгляд, смутился и постарался придать лицу равнодушное выражение.
— Драка — это драка, — сухо сказал он, даже не думая оправдываться. — Там всё ясно: «бей», значит, бей, «уходим», значит, уходим. А ты что? Едва вошла, с порога: «Молоко!» Чего «молоко»? Сама заметила, сама и убрала бы. Я тебе не нанимался за котлом следить. Я занят был, сбрую чинил.
Он в доказательство поднял сбрую, в которой торчало шило.
Зерги снова грязно выругалась и плюнула в костёр.
— Ну и поганец ты, Рутгер, — горько сказал она, по-прежнему не выпуская уха. — Ты же в ПЕРЧАТКАХ!
Рутгер понял, что действительно хватил через край, и сдал назад.
— Ладно. Ладно. Извини. — Он примирительно поднял руки в этих самых перчатках. — Предупреждай в другой раз. Я думал, ты за ним следишь.
— В другой раз так и сделаю, чем на тебя, дурака, надеяться.
— Полегче на поворотах... Сильно обожглась?
— Переживу.
Третий день маленький отряд под предводительством господина Андерсона квартировал на окраине Кортрейка — небольшого городка близ западных границ страны. Гостиниц Андерсон старался избегать и под пристанище облюбовал небольшой horreolum — каменный амбар, обнесённый забором и пустующий в вешнюю пору (осенью здесь была крупорушка). Владелец, сразу как прознал, приехал и стал возмущаться, но толстяк отвёл его в сторонку и минутку с ним о чём-то говорил, после чего тот чуть ли не бегом добрался до своей двуколки, дёрнул вожжи — и только его и видели. Рутгера это вполне устроило (остальных, впрочем, тоже).
Каждое утро, по собственному выбору, господин Андерсон брал одного из спутников и уходил с ним в город. Двое других сторожили, готовили еду, присматривали за лошадьми, бездельничали и мёрзли. Рутгер отходил своё ещё в первый день и, как и в прошлые разы, ничего не понял. Дотемна они шатались по вонючим улочкам, в которых не везде ещё растаял снег, стучались в дома, посетили ратушу, захаживали в какие-то лавки, конторы... Везде господин Андерсон выспрашивал, уговаривал, грозил, давал на лапу, называл имена, просматривал приходские записи, книги и вороха каких-то старых документов. Всё это было бы даже забавным, когда б не повторялось в каждом городе, мимо которого случалось проезжать. В его действиях не было системы — господин Андерсон ухитрялся выпытывать что-то даже у уличных мальчишек и нищих, не говоря уж о кабатчиках и рыночных торговках. Потом они, как правило, заходили в первый попавшийся трактир, где перехватывали что-нибудь на скорую руку, выпивали по кружечке (толстый — пива, Рутгер — молока), играли в кости, карты или гаранкуэт
[52]
(всегда — на проигрыш, для разговора) и опять — стучались, заходили, выспрашивали... К вечеру наёмник еле держался на ногах. Андерсону же всё было нипочём, казалось, он вообще никогда не устаёт.
Сегодня выпало идти Матиасу. Матиас, кстати, утром напророчил дождь, и вскоре тот и впрямь полил как из ведра. Всё небо затянули тучи. Оставшиеся ждать по молчаливой договорённости поделили обязанности. За последние недели Рутгер приучился сдерживать раздражение, игнорировать подначки и выпады, на которые девка оказалась куда как горазда, и как-то с ней ладить. Но вот опять случилось поругаться.
Смеркалось. Дождь всё лил и лил. Амбар не протекал, был крепок, и щелей в нём не было, но это всё-таки была обычная хозяйственная постройка — здесь не было ни печки, ни камина. Очаг сложили прямо на полу, но часто жечь побаивались — уж очень он дымил, а единственное окно не спасало. Ночи между тем всё ещё были холодные, цыган не торопился с шубой на базар. Все четверо страдали горлом. Горячее молоко в такую пору было как нельзя более кстати. Зерги с Рутгером наполнили кружки и расположились поближе к огню. В неверном красноватом свете угасающих углей молоко казалось разбавленным кровью.
— Эй, Рутгер, ты бы совладал с этой штукой?
Рутгер посмотрел на девушку, затем — куда она указывала взглядом, и увидел улей.
