— Остановка... суть кончина, — философски вымолвило дерево. — Наша ли, его... чья лучше? Кто в силах рассудить? Хуум, хум-хум... Не ты. И в большей степени — не я. Пусть всё идёт как идёт... Не цель в меня свой рог... я не девица, коих ты так любишь радовать и исцелять... Забыл, кем ты был раньше?
Единорог топнул ногой, комья грязи пополам с травой полетели во все стороны.
«Ты ничего не понимаешь, глупый белый ясень! — в бессилии сказал он. — Ничего».
Дерево не шевелилось и некоторое время стояло молча, всё так же уставившись в небо. Струйки холодной воды сбегали по стволу, кора блестела, будто смазанная маслом, и это выглядело странно и нелепо, будто модная обновка на старческой седине. На стороне, где травник вырезал кусок, зияла плешь — бледнее бледного. Единорог стоял и никак не мог отвести от неё взгляда.
Наконец последовал ответ.
— Ты тоже ничего не понимаешь, белый зверь... — сказало дерево. — Мажжай... Лучше взгляни, какой прекрасный дождь... Я десять или двадцать лет не видел гроз... А сейчас, кажется, я даже вижу солнце. Нет, Высокий... это ТЫ ничего не понимаешь.
Синие очи Единорога вновь уставились на дерево, и посторонний наблюдатель мог бы видеть, как отчаяние и удивление в них постепенно сменяются грустью и задумчивостью.
«А знаешь, — вдруг сказал он, — может быть, ты прав».
НИКЕМ
Осколок к осколку, как волчье — волку,
Как серебру — звон.
Осколок к осколку, и волчье — волку,
А мне тогда что?!
Взгляни: а под тем ли
Ты солнцем стоишь?
Клянись же, ешь землю,
Что вместе со мною сгоришь!
Эдмунд Шклярский. «Клянись же, ешь землю»
Сила сильных — в силе. Слабость слабых — в слабости. Не часто мне встречались исключения. И всё же, думается мне, оные имеются.
Вопрос преодоления — один из главных в нашем деле. Мы всё время вынуждены с чем-нибудь бороться: с алчностью, с животными позывами, идущими от низменной природы человека, с бренным телом, с зовом плоти, с леностью души. Но нам приходится преодолевать как силу, так и слабость, чтоб остаться человеком. Странно. Всем известно: кто скатился к зверю — станет зверю и подобен. Но вот поднимется ли тот, кто поднимался к богу, до него как есть, каков бы ни был этот бог? Я не философ и не богослов, но всё-таки мне кажется, что нет. Каков бы ни был человек, сколь ни было бы в нём достоинств, чистоты и святости, при жизни это невозможно. И бесполезно уповать в этом вопросе на веру, изыскания науки или магию. ТЕМ БОЛЕЕ — на магию, ибо любая магия, как бы ни была она могущественна, не может сделать человека лучше. Всё магическое может быть весьма опасным — это обоюдоострый меч, который может пронзить и хозяина.
По сути, бог, каким бы ни был он обсказан в книгах любой конфессии, религии, а того паче — ереси, наверняка не то, что мы себе представляем. Скорей всего (и это наиболее вероятно) мы вообще не в состоянии понять, что он такое или кто. Сольётся душа с Ним или войдёт в Его царствие или будет биться на его стороне — не суть важно. Но вот какая мысль меня тревожит: ужели всякая незрелая душа, прошедшая какое-то ничтожное число преодолений и исканий земной жизни, потакавшая всему, что в ней таилось гнусного, грешившая, творившая неправое и злое, душа пустая и незрелая, сможет занять место рядом с душою праведника и святого мученика? Ведь вряд ли! Стало быть, и в царстве божием наличествует иерархия? Возможно ли, что бог — отнюдь не целостный господь, а структура наподобие пирамиды: простая, сирень основательная, — снизу, у подошвы; идеальная — вверху, на высоте. Коль идеал недостижим, это вовсе не значит, что к нему нельзя стремиться!
Так что же, значит — будут прощены, станут едины и пребудут, но — каждый на своих местах?
А может, так и должно быть? Может, правы те пророки и ересиархи, кои учат, будто души дважды (и многажды) возвращаются назад, чтобы пройти закалку в новом пламени, духовно вызреть в холоде и мраке середины мира, как вино в бочонке, чтоб вернуться совершенными, и в этом «созревании» есть приближение к богу, понимание вершин? Не значит ли это, что мы все — Его составные части и духовная эволюция всех существ во Вселенной закончится одновременно?
В каждом есть зародыш бога, зёрнышко огня. Как дать ему прорасти?
Я рассуждаю о Создателе, как будто он на самом деле существует, в то время как на самом деле мне это неизвестно. Если я представлю серебряный талер у себя в кармане, это вовсе не значит, что в кармане у меня и впрямь лежит серебряный талер. Но талер суть предмет материальный, и одним движением мысли вряд ли можно его овеществить, в то время как Господь — явление из мира идей, а стало быть, и мыслей. Быть может, представляя себе бога, думая о нём, мы создаём его, а создавая — представляем. Другое дело, можем ли мы познать и осознать столь грандиозную Идею во всей её полноте. Что за бог рождается из наших куцых мыслей и мыслишек, подкреплённых бесконечными жертвами? Не в том ли суть, что осознав его Идею дo конца, мы были бы способны заново создать, а может — и преобразить Всевышнего, как были бы способны материализовать в своём кармане талер, когда б мы досконально знали, ЧТО такое талер, а не просто — тупо вожделели отчеканенного серебра...
Ах, соблазнительная мысль! Пойду-ка я взгляну — нет ли у меня в кармане талера...
Ох горе — нет там никакого талера: у меня в кармане дыра.
Я запутался. Я ищу переполненность, но я не источник, я — веретено. Как это выдержать? Как сбросить намотавшуюся силу? Как вообще получилось, что всё это сосредоточилось на мне? Каким броском Судьбы я оказался в этом странном положении? Вопросов с каждым днём всё больше, а ответов нет.
Эта девица слаба, но, может, только её слабость и сумеет совладать с Силой, ибо я не могу. Я — слаб своею силой. Она сильна своей слабостью. Здесь бесполезно объяснять. Беда, коль всё это уйдёт на воплощение ещё одной религии или на новую безумную войну.
Да минует меня чаша сия.
— Господин Золтан! — позвал от окна толстяк Иоганес Шольц. — Господин Золтан, подите-ка сюда.
Золтан Хагг с недовольным лицом оторвался от исписанных страниц:
— Иоганн, я же сказал, чтобы ты не отвлекал меня. И потом, сколько можно повторять: называй меня...
— Да погодите вы ругаться! — замахал руками Шольц. — Лучше идите и посмотрите, а то я никак не возьму в толк, что там у них такое творится...
Золтан подошёл к окну, некоторое время всматривался в сумрак за стеклом, потом растворил створку и высунулся наружу. На лице его отразилась целая гамма чувств: тревога, гнев, неудовольствие и, наконец, растерянность.
— Шайтан, что они там делают? Это же в том доме, где держат девчонку!
— Вот именно, господин Хагг, вот именно! Я хотел вам раньше сказать, но я не думал...
— Напрасно. Думать иногда бывает полезно.
