— А вот и нет, а вот и нет! Просто Фрея — добрая госпожа, ей очень по душе любовные песни и всякие такие танцы.
— Ну тебя, — разочарованно сказал Фриц. — Ничуточки не интересно. Наполовину непонятно, а что понятно, мы и так знали.
— А никто не говорил, что будет интересно!
— Тогда какой прок от этого гадания? Лучше б мы у цыган спросили. Цыгане гадают на картах. А на рунах они не гадают.
— Это потому, что руны — не гадание!
— А что тогда?
— Руны это... это... м-м... — Октавия задумалась, покусывая ноготок. — Руны — это как игра, — вдруг нашлась она, — Да! Они тебе не скажут всякое такое, про любовь какой-то дамы, а покажут только то, что есть. Может быть, дадут совет. Вот!
Фриц растерянно посмотрел на три разложенные костяшки.
— Может, тогда ещё разбросим? — неуверенно предложил он.
— Не надо, лучше над этими подумай.
— Где ты научилась таким вещам, деточка? — перебил Октавию итальянец. — И вынь сейчас же палец изо рта! Грызть ногти — плохая привычка.
— Я только один! — торопливо сказала она, пряча руки за спину. — А руны я знаю от папы. Он мне вырезал такие, а я, ещё маленькая, с ними играла, даже проглотила одну... А ещё у меня мама тоже часто гадала на рунах, только у неё не получалось, а у Фрица получается.
— Откуда знаешь?
— Мама спрашивала у рун, когда папа приплывёт, а папа не приплыл, а всё, что Фриц выбрасывает, на самом деле есть
— Правда? Очень интересно, — как бы про себя отметил Барба. — А папа у тебя, говоришь, был мореходом? Хм... Я запомню эти твои толкования. А руны тоже твои?
— Нет, руны мои, — сказал Фриц. — Их мне оставил мой учитель, когда умер.
— Я видел у тебя браслет с такими же. Он тоже твоего наставника?
— Он его сделал для меня.
— Дай взглянуть.
Мальчишка закатал рукав и показал. Карл Барба вытащил очки, надел их и нагнулся посмотреть. Два глаза, увеличенные стёклами, уставились на браслет, потом на двух детей, как две маленькие луны. Фриц почуял холодок, а может, то была обычная прохлада: повозка уже несколько минут как въехала под тёмные лесные своды и теперь катила в узком коридоре между буков и осин. Для леса здесь было непривычно тихо.
— Straordinario! — пробормотал Карл-баас, по привычке гладя пальцами бритый подбородок. — Вдвоём вы представляете весьма необычайное явление. Я даже начинаю думать, что наша встреча не случайна и кем-то подстроена, хотя, разумеется, это не так. Вот что, друг мой Фрицо, спрячь эти костяшки, никому их не показывай и постарайся больше на людях такого не делать, si? Дома, за закрытыми дверьми — сколько хочешь. А то времена нынче опасные, надо быть осторожнее...
Как будто подтверждая его слова, раздался заливистый свист. Йост вскинулся и дёрнул вожжи, но уже со всех сторон слышались возгласы, топот ног и хруст валежника. Бежали люди. При виде их напуганная мулица стала реветь и пятиться, повозка заскрипела и задёргалась, как это бывает, если дать ей задний ход, и грузно съехала в канаву. Карл Барба выругался, Фриц полетел на дно телеги вверх тормашками и сильно стукнулся, Октавия вообще едва не выпала. Дер Тойфель предостерегающе закричал, музыканты подбежали и сгрудились возле повозки, ощетинившись кто палкой, кто ножом, кто секирой. В руках у Рейно оказался настоящий моргенштерн — железный шар с шипами, на цепи; он повращал им, рассекая воздух, и сразу стало понятно, откуда у здоровяка такое прозвище.
— Во влипли! — Тойфель плюнул, встал удобнее и перехватил обеими руками посох. — Ну что, парни, врежем на три четверти, чтоб в ушах зазвенело?
— Не горячись, тамбурмажор, — осадил его Феликс, — не горячись... Бог даст, отбрешемся, покуда кровь не пролилась, не впервой.
Тем временем повозку окружали люди самого дикого вида. Фриц навскидку насчитал человек двадцать пять — тридцать; оборванных, вооружённых устрашающе разнообразно, но кустарно — самодельными копьями и эспонтонами, выпрямленными крестьянскими косами, заржавленными протазанами ландскнехтов, шпагами и дротами.
Подходить, однако, они опасались.
— Ой, — сказала Октавия, расширенными глазами глядя на вооружённую толпу. — Смотрите, сколько их, господин Карабас!
— Тише, малышка, piano, piano...
— Вот тебе и копья! — пробурчал Фриц.
— Спокойно, спокойно, — предупредил их Рейно Моргенштерн, покачивая своим оружием. — Спрячьтесь и сидите. Это мужичьё, просто мужичьё. Положим с полдесятка, остальные разбегутся.
— Ой, дядя Рейно, не надо их ложить, не надо, дядя Рейно!..
— Кто это? — спросил у Моргенштерна Фриц. — Разбойники?
— Не знаю.
Йост грыз травинку и разглядывал лесовиков из-под своей широкополой шляпы.
— Эй, на телеге! — донеслось наконец из толпы. — Вы кто такие?
— А кто вы? — прокричал в свою очередь Михель Тойфель. — Что вам нужно? Может быть, вы «лесные братья»?
— Мы-то, может, и «лесные братья». А ты кто? Ты говоришь, как немец. Если ты фламандец, то ты, конечно, сумеешь сказать Shild ende Vrendt — «щит и друг» — так, как это говорят гентские уроженцы. Если нет, то ты фальшивый фламандец и будешь убит. Ну? Говори!
Все замешкались, и тут Карл Барба решил взять дело в свои руки, встал и снял свою шапку.
— Господа, господа! — примиряюще сказал он. — Мы — всего лишь музыканты и актёры, мы не причиним вам зла! Мы просто путешествуем здесь... Господа!
Это было ошибкой. Звонкий иноземный акцент в его речи произвёл эффект похуже аркебузного залпа. «Испанец! Испанец!» — пронеслось по рядам, и люди угрожающе задвигались. Музыканты напряглись и выставили оружие.
Михель дер Тойфель выругался.
— Хороши же вы! — сквозь зубы бросил он в сторону кукольника. — Кто вас просил соваться? Скажите детям, чтоб легли на дно повозки; здесь за каждым деревом может таиться парень с арбалетом... У вас-то есть оружие?
— Нет.
— Der Teufel!
Дело шло к драке, как вдруг Йост поднялся и вскинул руки, показывая открытые ладони:
— Shild ende Vrendt! — крикнул он, повернувшись сначала в одну сторону, потом в другую: — Shild ende Vrendt! Опустите копья! Опустите. Это немцы, но они и вправду музыканты, если вы хотите, то они для вас сыграют. Я даю вам слово фламандца, что мы — такие же враги Короны, как и вы.
Толпа замешкалась и стала переговариваться. Слова Йоста, свирепый вид вооружённых гистрионов, а быть может, всё вместе, возымели некоторое действие.
— Раз так, что с вами делает этот испанский болтун? — крикнул кто-то.
— Это не испанец, а сицилиец. Это господин Каспар Арно, кукольных дел мастер со своими куклами.
«Слыхал? Сицилиец...», «Эвон как!» — зашушукалась толпа. — «А энто где?», «Чёрт его знает...» Из-за деревьев, как пророчил барабанщик, и правда выглянули три или четыре бородатые рожи с луками — взглянуть на сицилийца, и вообще. Напряжение не отпускало, но, по крайней мере, появилась некоторая надежда, что дело кончится миром. Наконец из нападавших выделился предводитель — широкоплечий бородач лет сорока с большой дубиной в сильных мозолистых руках.
