Джек вносит свой вклад в виде грубого смеха, взмывая на волне отмщения, тем более сладкого, что это чувство разделенное.
— Заткнитесь, уроды!
— А ты нас заставь, — дразнится Джилли.
— Мьюты!
— Нормалка!
— Хватит, — произносит Билл. — Вы мне все надоели. Джек, Джилли, пошли, поможете мне на кухне, пока ваша сестра поможет Джиму.
Пока что помогает сам дядя Джимми: стоя на колене, как рыцарь перед дамой, он ровно держит фонарь, а Эллен, примостившись на краю дивана, рассматривает пальцы на ноге. На один болезненный миг Джек, подойдя к столу, чтобы зажечь свечу, принял лак на ногтях за кровь. Взяв со стола коробку спичек, он вытаскивает одну и зажигает. Поднося пламя к обгорелому фитилю, замечает, что буквы на доске скрэббла сдвинулись. Слова еще можно разобрать, но ни того, что написал Билл, ни поставленного Джеком слова там нет.
A «nicest» — есть.
Значит, Джилли как-то в темноте и неразберихе переставила буквы… хотя как она это сделала так ловко и как могла подумать, что такое явное жульничество не заметят, он себе не представляет. И как бы ни было искусно исполнено мошенничество, скрыто оно совершенно бездарно. Как всегда, Джилли прыгнула не глядя, а ему теперь разгребать последствия. Как всегда.
— Ой!
Джек мотает спичкой в воздухе и роняет ее пылающей кометой. Это вызывает у Эллен предсказуемый смешок, но шутка-то над ней, над ними над всеми. Секунда — и дело сделано. Джек зажигает новую спичку, от нее свечу и проверяет, что буквы перепутаны. Что и должна была сделать Джилли, а не глупостями заниматься.
— Джек, кончай дурака валять, — зовет Билл из кухни. Джилли уже там с ним.
— Иду, — отвечает он.
Но медлит, купаясь в волнах собственного удовлетворения и знания, что Джилли его тоже ощущает, даже еще не зная причины.
Он смотрит, как падает на пол капля расплавленного воска, словно в замедленной съемке, попадая на край доски.
Только это не воск.
У него опять идет кровь из носа.
* * *
Пятнадцатиминутный путь обратно к «Голубятне» — самое долгое, самое мрачное путешествие в жизни Чеглока. Он едва замечает, что делается вокруг, и все мысли — только о том, что сказал ему Святой Метатель. Его душит стыд. Что скажут Дербник и Кобчик, когда узнают, что он все-таки провалил Испытание? Родители что скажут? Как ему показаться теперь в Вафтинге?
Подходя к гостинице, он чувствует себя так, будто провалился не один, а десять раз подряд.
А встречают его звуки из общего зала — веселье в самом разгаре. В таких обстоятельствах Чеглок радуется этому, как удару в зубы. Он спешит пробежать через вестибюль, стараясь не слышать смех, крики, обрывки песен под гитару… Дербник и Кобчик там блистают. Шахт за конторкой просто не замечает его.
— А, юный Чеглок!
Он сжимается от оклика, будто от удара грома. Протирая глаза, собираясь с силами для этой пытки, он оборачивается.
— Ваши друзья интересовались вашей судьбой, — говорит Голубь, вытирая руки о пышный белый передник, спеша через вестибюль. — Блестящие молодые мьюты, эти Дербник и Кобчик.
— Сегодня утром вы так не думали.
— Воодушевленные, это несомненно, — продолжает трактирщик. — Несколько грубоваты, конечно, не отрицаю. Но хорошие, честные эйры в сердце своем. Привели с собой в гостиницу свои пентады — обычай на последний вечер, будь они благословенны. С тех пор пиво течет безостановочно, и серебро тоже. Идите к ним, молодой человек. Веселитесь с ними.
— Мне сейчас не до веселья.
— Ну, что это за разговор! — Яркий гребень Голубя взмывает вверх, сверкают и звенят серебряные цепочки. — Вы поссорились? Сейчас не время лелеять вражду, юный Чеглок. Паломничество — дело неверное. Кто знает, увидитесь ли вы снова?
— Для меня паломничества не будет, мастер Голубь. — Он не намеревался сознаваться в своем позоре, но слово вырвалось. — В этом году.
— Не будет?
Голубь моргает, на изможденном лице — маска недоумения. Даже шахт за конторкой поднимает голову и что-то замечает про себя.
— Это какая-то ошибка, — объясняет Чеглок. — Оказалось, что Испытание я все-таки не прошел.
Лицо у Голубя становится свирепым, хотя голос ласковый, как и рука, ложащаяся Чеглоку на плечо.
— Милый мой мальчик, с чего ты это взял?
— Мне сказал Святой Метатель. После трехкратного вопрошания богов.
Кустистые брови Голубя поднимаются вверх.
— Трехкратного? И что же изволил сказать тебе Его Случайность? Точные слова, если припомнишь.
— Я их отлично помню, такое не забывается, мастер Голубь. Он сказал, что для меня у Врат Паломничества ничего нет.
— И ты предположил…
— Что тут предполагать? Ясно, как день.
— Ясно? Эти Шансом проклятые жрецы своими таинственными замечаниями приносят больше вреда, чем пользы. Похоже, они темнят с каким-то злобным удовольствием. Ты не провалил Испытание, юный Чеглок. Твоя пентада здесь.
Тут уж наступает черед Чеглока разинуть рот.
— Н-но как?..
— Дербник и Кобчик с ними столкнулись у ворот и пригласили их на вечеринку, решив, что ты рано или поздно вернешься. Но не надо верить мне на слово. — Улыбаясь, Голубь показывает на дверь общего зала. — Пойди и убедись сам.
— Он мне сказал вернуться, — лепечет Чеглок, чувствуя, что не то чтобы вышел из дурного сна, а скорее попал в хороший.
— Я как раз об этом. Загадочно почти до полной непонятности. Почему бы хоть иногда не говорить прямо — разве это так уж много?
Но Чеглок уже на полпути в общий зал. Когда он туда врывается, голос Дербника прорезает шум:
— Вундеркинд идет! Чег, сюда!
Зал забит плотно, воздух насыщен ароматами табака и марихуаны. Тучи дыма застилают свет от люменов и свечей. С блуждающей улыбкой Чеглок пробивается к группе столов в глубине зала, где сидят, как короли в окружении двора из всех пяти рас, Дербник и Кобчик. Все глаза не отрываются от Чеглока. Глядя на компанию и гадая, какие лица — из его пентады, он узнает шахта, что влез в спор с той стервой-тельпицей. Этот тип, не снявший свои непроницаемые темные очки даже в дымных сумерках общего зала, столь же удивлен, увидев Чеглока, но быстро приходит в себя и разражается хохотом.
Тем временем Дербник берет на гитаре торжественный аккорд.
— Господа, позвольте представить вам очень запоздалого — то есть очень давнего — нашего друга, Чеглока из Вафтинга!
Среди взрывов смеха, громкого свиста и приветственных криков поднимаются стаканы. Чеглок, вспыхнув, отвешивает клоунский поклон.
— Господа, товарищи мои паломники! — кричит он. — По правилам я, как последний появившийся из своей пентады, должен был бы поставить выпивку всем своим товарищам. Но я не намереваюсь чтить этот обычай!
