Чеглок отшатывается, будто безумие святого Христофора может перекинуться на него. До него начинает доходить, насколько сильна и непонятна раса тельпов на самом деле. Псионические способности Мицара не просто компенсируют ему отсутствующие конечности и глаза, они это все делают несущественным. Эйр без крыльев — инвалид навеки; например, бедняга Голубь: хоть ветра и погода все еще отвечают на его псионический призыв, изувеченное крыло лишает его радости полета. Даже если он своей силой подымет себя в воздух, никогда он не сможет парить с той грацией, которую давали крылья, этот полет будет всего лишь жалкой пародией. Но тельп может лишиться рук и ног, стать глухим, немым и слепым — и это никак не скажется на его силе. Тельп с целым мозгом — по-прежнему тельп. Чувства и тела нормалов полностью в распоряжении Мицара, и он может использовать их как пожелает, снимая и надевая, словно одежду, и еще он в отличие от Голубя может снова сделать себя целым в Сети, когда только захочет: Чеглок готов спорить, что вирт этого тельпа не отражает его теперешнего физического состояния, но является идеальной версией того, каким он был до своей дорого доставшейся победы над святым Христофором.
— Тебе не нравится твоя пентада, — говорит святой Христофор писклявым голосом. Слезы перестают течь, восторженное выражение сходит с лица, хотя от влаги вид у него оглушенный и расстроенный, как у жертвы несчастного случая в состоянии шока. — Ты не знаешь, можешь ли им доверять. И думаешь, не следует ли тебе отказаться.
Чеглок заставляет себя перевести глаза с раба на хозяина, но он не может решить, что более неприятно: разные глаза первого или черная повязка на глазах второго.
— Вы читаете мои мысли!
— Не надо уметь читать мысли, чтобы понять, что могло привести юного эйра на площадь Паломников, когда назначения давно уже сделаны. Думаешь, ты первый сюда приходишь в сомнениях и дурных предчувствиях?
Чеглок хмурится: это уже слишком личное.
— Послушайте…
— Мицар не забыл, — прерывает его нормал. — Он сейчас предскажет тебе судьбу.
— Не беспокойтесь, — отвечает Чеглок. — Я в эту ерунду не верю.
— Правда? — Святой Христофор еще раз встряхивает миску. — Тогда возьми обратно свои деньги.
— Оставьте себе.
— Мицар не нищий! — запальчиво заявляет нормал. — Он — предприниматель, оказывающий ценные услуги за гонорар. В милостыне он не нуждается и ее не принимает.
Чеглок вздыхает, признавая поражение.
— Ладно, давайте.
— Мне нужна какая-то личная вещь.
— Чего?
— Вещь, принадлежащая тебе, такое, что ты носишь в карманах или в сумке, например. Я тебе ее верну, не беспокойся.
— А вы не будете бросать кости?
— Ну, перестань, — фыркает святой Христофор, будто его обвинили в наглом шарлатанстве, и губы Мицара кривятся в улыбке. — Этим пусть занимаются Святые Метатели. Но если хочешь, мне твои костяные кубики подойдут.
Чеглок не хочет. Он вовсе не собирается вручать драгоценные кости Мицару и его «верному коню». Он шарит по карманам: какая-то мелочь, коробка спичек, что-то скомканное… вытаскивает платок Полярис. Кровь уже засохла пятнами чайного цвета.
— Ага! — восклицает святой Христофор.
— Это всего лишь платок.
У тельпа раздуваются ноздри.
— На нем кровь, — замечает нормал. — Твоя?
Чеглок смотрит на одного, на другого, начиная беспокоиться.
— Да, но…
— Подойдет.
Святой Христофор выхватывает платок, подносит к носу и тщательно втягивает воздух, будто наслаждается ароматом розы. Потом, к удивлению Чеглока, опускает тряпку к губам и трогает пятна кончиком языка, словно ребенок, проверяющий вкус или температуру незнакомой еды. Все это время из глубины глотки Мицара доносится тихое немелодичное гудение, а голова с повязкой на глазах качается взад-вперед под какой-то ритм, слышный только Мицару.
Пользуясь возможностью повнимательнее рассмотреть тельпа, Чеглок поражается, видя точные узоры разрезов под спутанной бородой и боевыми шрамами. Каждая из шестидесяти четырех сутур «Книги Шанса» имеет свой узор разрезов, и эти узоры становятся все более изощренными, включая линии своих предшественников, от простого горизонтального разреза Сутуры Первой, «Горизонт», до сложных арабесок Сутуры Шестьдесят Четвертой, «Столкновение Облачных Залов», в котором содержатся все предыдущие узоры. Каждый вечер в ритуале отдачи крови мьюты старше двенадцати лет мечут кости, определяя, какая сутура составит текст вечерней молитвы и где у себя на теле будут одновременно нанесены соответствующие разрезы листом нож-травы. Раны заживают за ночь, спасибо селкомам, доставшимся в наследство от Вирусных Войн, и наутро остается новый узор шрамов. Когда мьют выполняет ритуал в одиночку, для сложных узоров предписываются упрощенные версии, а недоступные для самого владельца зоны тела исключаются. Таким образом, может быть выполнена даже высшая сутура, если она выпадет. Из этого правила есть только два исключения. Первое — так как любой тельп может быть в любую минуту вызван на Факультет Невидимости и направлен в Империю Истинных Людей как шпион или убийца, у тельпов этих красноречивых шрамов нет (кроме тех случаев, когда тельп надевает пеструю рясу и уходит в Святые Метатели), хотя тельпы знают боль и радостное облегчение отдачи крови, практикуя ритуал в Сети над своими виртуализованными сущностями, а нервы их нетронутых тел из плоти и крови поют напряжением и радостью легкого холодного поцелуя воображаемых листьев нож-травы. И во-вторых, только Святые Метатели наносят разрезы на кожу шеи и головы — обычным мьютам запрещено все, что выше плеч, а Святым Метателям — все, что ниже плеч. Безволосые изрезанные головы старых Святых Метателей больше всего напоминают панцирь насекомого, и потому их называют — правда, за глаза — «жуками».
И выходит, эти шрамы означают, что Мицар был не просто офицером, но жрецом. Святые Метатели служат в вооруженных силах, но они не принимают активного участия в битве и не становятся офицерами — так рассуждает Чеглок, — а значит, Мицар должен был оставить жречество перед тем, как стал офицером. Сделал он это по своей воле, или пеструю рясу с него сорвали за то или иное нарушение, Чеглоку не узнать, а спрашивать он не собирается. Но презрительный отказ тельпа бросить кости для предсказания будущего заставляет думать, что его расставание с жречеством не было мирным. А это наводит на мысль, не приложил ли тут руку Факультет Невидимых. Почти ничего не зная наверняка о Невидимых, легко поверить во что угодно.
Но Чеглока не тянет об этом спрашивать, даже наедине с собственными мыслями… если такое уединение вообще существует: насколько он понимает, Мицар прямо сейчас подслушивает его мысли. Тельп не выказывает большого уважения к закону, а уж тем более — страха, быть может, исходя из теории, что терять ему нечего. Хотя наверняка у него можно забрать святого Христофора.
Тем временем нормал, закончив обнюхивать платок Чеглока, рассматривает его под разными углами, вертя в руке так и этак, как портной оценивает лоскут ткани. Чеглок замечает с тошнотворным ужасом, который всегда испытывает в присутствии антеха, что зрачок ледяного синего глаза быстро расширяется и сужается, потом диафрагма замирает на микросекунду на определенном диаметре, потом на другом, еще на другом, и переходы происходят без какой-либо заметной системы. Мицар продолжает мотать головой в ритме, не имеющем ничего общего с его немелодичным гудением. Чеглок невольно задумывается, не станет ли это очередной злобной шуткой вроде той, что сыграла с ним Полярис; у него такое чувство, будто он стоит голый на посмешище всему городу. Но, хотя некоторые прохожие бросают в его сторону любопытные взгляды, никто не останавливается и не подходит посмотреть поближе и уж тем более никто не смеется и не отпускает замечаний. До него доходит, что даже такое зрелище, которое собрало бы толпу в Вафтинге, для Многогранного Города ничем не примечательно. Вопреки присутствию огромного количества народа, для стольких глаз он здесь почти невидим.
