Чеглок ни на миг не сомневается, что дни нормалов сочтены, однако насчет судьбы двенадцати супермозгов в биотронных спутниках не столь оптимистичен. Массивные черные пирамиды снабжены широким набором оборонительных и наступательных средств, и никто из Орбитальных, как их называют, никогда еще не был даже поврежден с Земли, не то чтобы уничтожен. За прошедшие после Вирусных Войн столетия эти богоподобные монстры усилили крепости, в которых ведут свою практически вечную жизнь, сделав их еще неприступнее.
Хотя это, наверное, вообще пустые рассуждения, поскольку у Чеглока есть подозрение, что тельпы ни в коем случае не допустят их уничтожения. Да, элиминация Сети наряду с прочими антехами нормалов (включая электронные мозги высокие и низкие) — официальная политика Содружества, но все, что Чеглок знает о тельпах, убеждает его: они рассматривают Сеть как свое естественное право, продолжение не только собственных личностей, но и самого Тельпленда: внеразмерностная провинция страны, чьи псионически защищенные границы непроницаемы для других мьютов. Вряд ли тельпы охотно от этого откажутся. С чего бы? Как только нормалов не станет, тельпам не придется делить Сеть ни с кем, кроме тех, кого они сами туда пригласят, — за исключением электронных мозгов, конечно, но тельпы могут признать это приемлемым, поскольку без электронных мозгов вообще не было бы Сети. Со своих надменных тронов, ранжированных по прогрессивно увеличивающимся высотам, Орбитальные поддерживают ее физическую инфраструктуру, медианет: координируют спутники, определенные функции меньших электронных мозгов и широкую сеть селкомов, камботов и других устройств сбора и распределения информации, расходящихся гладкой паутиной от экзосферы до самого ядра планеты. Задача у Орбитальных четкая и весьма ограниченная: их не интересуют мьюты, нормалы и даже младшие электронные мозги, у них нет потребности в земной — или, точнее, виртуальной — власти, помимо той, что необходима для выполнения трех условий их первоначальной программы: первое — оптимальное функционирование Сети в каждый момент времени, второе — ничто не должно угрожать существованию Сети, и третье — ее инфраструктура и ее работа должны постоянно улучшаться.
Орбитальные в Сети принимают множество обличий, их вирты так же разнообразны внешне, как и функционально. Иногда они являются выражением своих имен, различимые по виду или по связанным с ним символам или предметам. Бывает и так, что нет ни намека на их личность или на то, чем они занимаются. Некоторые общаются с виртами мьютов и нормалов, другие избегают или не замечают их.
В последнее время всякий раз, когда Полярис транслирует его в Сеть, Чеглок представляет себе, что плывет по поверхности или чуть под ней в бездонном океане информации, глубины которого — царство монстров, время от времени всплывающих попробовать всплески малых жизней так высоко над собой. Он ощущает этих монстров усиленными чувствами своего вирта: сущности бескрайней протяженности и выдающегося интеллекта, плывущие в холодных, плотных, беспокойных водах, жадные до поглощения чужого разума. Вообще говоря, эти сущности его не замечают, но иногда Чеглок чувствует, что один или другой все-таки видит его — будто медленно плывущий кит направляет огромный глаз на отдельного микроскопического криля. Созерцание этих искусственно созданных чужаков наполняет Чеглока паническим тошнотворным страхом и оставляет такое чувство, будто его обгадили до глубины души. Хотя ощущение, что его рассматривают, никогда не длится больше секунды, всегда остается впечатление, что его полностью изучили за это время, все его тайны поглощены и добавлены к какому-то гигантскому хранилищу знаний. И даже отпустив, его не забудут никогда. Порой он трепещет при мысли, что тот же виртуализованый интеллект может периодически возвращаться к нему, как возвращается служительница родильного отделения проведать спящих нормалок-инкубаторов.
Хуже того, в такие моменты Чеглок способен ощутить нечто вроде разума или разумов, созерцающих его с небрежным, но разрушительным интересом. Ослепленный яркостью этого внимания, он все же продолжает воспринимать памятью сетчатки неотступное призрачное видение. То, что впечатывается тогда в темноту его оглушенного разума, настолько странно, настолько оно нечеловеческое, что он сам себе не может этого описать, иначе как в ощущении благоговения и ужаса, которое возникает и остается… И еще остается четкое осознание, что, если эта связь продлится еще хоть мгновение, его собственный разум — то ли от неспособности воспринять такую чужеродность, то ли от слишком хорошего ее восприятия — рухнет в безумие. И неудивительно, что особой любви к Сети он не испытывает.
Но тельпы из Коллегии Виртуального Разума — их тянет к себе эта глубина и то, что там обитает. Никакой одиночный тельп не в силах так далеко нырнуть, но гештальты тельпов могут спуститься — и спускаются — на самое дно Сети. И кто среди других рас мьютов может знать, какие там завязываются контакты, в этих экспедициях, какие открываются тайны понимания? Он знает, что с его стороны это неправильно и нелояльно, но не может избавиться от чувства, что тельпы — такие же чужаки, как электронные мозги. Слишком уж им уютно на неестественных путях нормалов, и слишком уж их псионические способности сравнимы с антеховской инфраструктурой медианета, установленной задолго до Вирусных Войн, когда был запущен первый из Орбитальных. Он носил имя Хроноса и был уничтожен через несколько лет — не наземным оружием, а следующим поколением электронных мозгов, двенадцатью существующими Орбитальными.
Чеглок вздыхает.
Уже поздно, скоро пора будить Феникса. Он возвращается на землю и снова обходит вокруг лагеря. Все тихо. Миновав гнездо термантов, он спускается к ручью, огибая тотемные деревья, которые при луне выглядят еще кошмарнее, будто тела, сложенные для сожжения, но все еще хранящие едва заметные остатки жизни. Падение насекомых и гляделок стихает, здесь слышно только журчание ручья у ног да шорох ветра неподалеку в зарослях нож-травы, где каждый лист прям и тверд, как копье. Из зарослей вспархивает москитылек, подлетает на прозрачных крылышках размером с ладонь, будто покрытых сахарной глазурью. Чеглок ждет, пока станет слышен приторно сладкий запах насекомого, и прогоняет его дуновением. Потом долго отливает в ручей. Слова Полярис звучат в мозгу отчетливо, будто сейчас: «Когда-нибудь она тебя бросит так же неожиданно и необъяснимо, как выбрала, вот что. Ты ей надоешь, и она выберет кого-нибудь из нас. Может быть, даже меня. И что тогда, Чег? Как ты с этим справишься?»
И правда — как?
Он поворачивается к лагерю и направляется к одинокой палатке салмандера.
* * *
— Ну, — шепчет Джилли почти неслышно, — как ты думаешь, давно это уже?
У Джека ноги подкашиваются от облегчения: все-таки он не одинок. Джилли верит и помнит. И снова они вдвоем против всего мира, близнецы Дуны, объединенные еще сильнее этим последним — и самым непонятным, — из общих секретов.
— Не знаю, — отвечает он, радуясь возможности сравнить мнения. — Может быть, вчера был первый раз.
— Не может быть, — говорит она. — Ты же их слышал.
Только тут до Джека доходит, что она говорит про дядю Джимми и Эллен, а не про его обретенную способность менять историю силой мысли. Чувствуя себя полным дураком, он подносит к губам банку «колы», чтобы скрыть замешательство и смущение. Дурацкая холодная жидкость попадает не в то горло. Он сгибается пополам, заходится в кашле, ловит ртом воздух, а смех Джилли звенит у него в ушах.
