Теперь — в третью секунду после перехода — возникает гештальт, и чувство собственного «я» у Чеглока сливается с «я» других, пока между ними не исчезают четкие границы, и остаются лишь постепенные перекрытия. В этом полиморфном единении открываются самые глубокие тайники сознания: застарелая вина, тайные страхи, раны, которые не заживут никогда, изголодавшийся, инфантильный, несдержанный эгоизм. И ни от чего нельзя отвернуться: ни от других, ни от себя, но ни стыда, ни осуждения нет. Потом, когда связь распадется и каждый вернется в свою отдельную личность, память об этом миге и о том, что он открыл, останется позади, тогда возникнет неясное, неоформленное и преходящее чувство неловкости, как из-за каких-то опрометчивых поступков, совершенных во сне, уже забытом. Всплывут на поверхность сомнения, отвращения и страхи Чеглока, и он поклянется, как клялся уже раньше, в следующий раз усилием воли придержать при себе большую часть своей личности, чтобы это его, так сказать, рука, а не рука Полярис держала поводок, привязывающий его физическую сущность к виртуальной проекции. Таким образом, кажется ему, он научится подавлять свой страх Сети, может быть, даже преодолеет. Но всегда, когда наступает время, оказывается, что сопротивление невозможно. Всегда, как вот сейчас, он может только покориться воле, которая сильнее (по крайней мере в этом), чем его.
Из слияния отдельных личностей рождается накрывающий их разум. Составляющие сознания остаются нетронутыми, но подчиняются ему. Способность Чеглока обрабатывать информацию виртуально, посредством гештальта, далеко превосходит способность его тела эту информацию поставлять, тем более на нее реагировать, и — по мере того, как единение близится к четвертой секунде, — он начинает воспринимать все события в мире так, будто время не идет, а ползет. Он видит, как Полярис ныряет к стороне дверного проема, когда первые порывы призванного им ветра доходят до нее: тельпица будто плывет в среде плотнее воздуха или воды, и каждая капля дождя — частица сконденсированного времени. Клубом исполинского дыма взлетает грязь там, где начал копать Халцедон, почти скрытый за фонтаном земли. Моряна создала из падающего дождя твердый, плотный, переливающийся шит, он окружает ее, выпирая наружу призматическим пузырем дутого стекла, и его граненая поверхность — скопление маленьких Морян, танцующих, будто пчелы вокруг царицы. И как новорожденное солнце, обернутое в пушистое одеяло туманности, в раздувающемся облаке пара пылает сине-белым калением Феникс, собирая свою силу, свою власть над термодинамикой столь точно отмеренную, что Чеглок, парящий в двадцати футах над салмандером и в стороне от него, едва ощущает изменение температуры воздуха. Невидимая лестница, уходящая спиралью в исхлестанное ветром и молниями сердце шторма. Перья и кожу уже покалывает электрической энергией облаков, которым отказано в естественной разрядке силы. Вокруг него воет ветер, уши гудят от бесконечного треска, и вонь озона лезет в ноздри интимно и нагло. Скоро он запряжет эту фрустрированную энергию бури с помощью разума, выкует из нее молнии и обрушит на своих врагов.
А тем временем другое тело Чеглока, вирт, электронный сосуд, в который Полярис направила одну ветвь его струящегося сознания, тоже движется, но это движение другого рода. В реальном мире через три секунды после предупреждения Полярис пентада только начала реагировать, а нормалы еще не показались. Но здесь, в Сети, уже идет яростная битва.
Мощь сверхразума гештальта давно обнаружила точное местоположение нормалов, присутствие которых ощутила Полярис, пробив скрытую псибертронную броню. Их пятеро, они прячутся в этом здании. Ангелическими глазами своего вирта Чеглок воспринимает здание как трехмерную прозрачную схему (и это всего лишь один из многих доступных ему визуальных режимов), в которой фигуры нормалов — точнее, их виртов — представляются гибридами чудовища с машиной. Тела их защищены красно-золотой броней, щетинящейся мрачным антехом: все виды оружия, сенсоры и один Шанс знает, что еще, и часть этого всего бродит по броне, будто обладая собственной волей и целью, как рои ползающих и летающих насекомых (в этом смысле вирты напоминают свои прообразы из реального мира: рыцари нормалов окружены облаками крошечных смертоносных устройств, а также полуавтономными камерами-наблюдателями, которые дают круглосуточную картину их приключений в Пустыне, передавая звук и изображение в Сеть, а миллионы нормалов болеют, затаив дыхание, за своих фаворитов). Из бронированных плеч растут оживленные головы нечеловеческих созданий, из них одни реальные или бывшие когда-то реальными, а другие существовали только в мифах, но не во плоти. Вот ревущий лев с золотой гривой, оскалившийся в рыке; геральдический олень с рогами, подобными стальным клинкам, с зубьями, как у пилы, желтая тварь, похожая на кролика с черными кончиками длинных ушей, розовыми щеками и улыбкой нестерпимой сладости, черный пингвин с ощетинившимся гребнем на голове и раскрытым в усмешке желтым клювом, а вот и красноглазый вампир с кожей из лепного льда и волосами, подобными сугробу в лунном свете. Некоторые из этих масок исполнены реалистично, как будто образы, сколь бы фантастичны они ни были, записаны автоматическими камерами где-то в физическом мире, а другие — сюрреальны или гиперреальны, как ожившие мультики.
Перед нормалами прозрачными знаменами, колышащимися на электронном ветру, плывут их боевые штандарты: трехмерные проекции, не только служащие защитой от атак в Сети, но и демонстрирующие — укрытые за прозрачным наложением Крестозвездного Полумесяца — гербы своих спонсоров: анимированные знаки, символы, торговые марки, талисманы, девизы и эмблемы великих и малых домов Империи Истинных Людей, с которыми эти рыцари связаны кровью и честью и которые финансировали их экспедицию в Пустыню в обмен на различные рекламные и эксплуатационные права. Запутанная пряжа отношений и соперничества между знатными домами Империи — которые все прослеживают свою историю до горстки корпоративных или правительственных сущностей, переживших Вирусные Войны — выражена также в гимнах, постоянно звучащих фоном, в лязгающих саундтреках, сшитых из обширного репертуара довоенной музыки, поддерживаемой нормалами: десятки миллионов записей, сохраненных от различных времен и культур — симфонические оркестры, западные и китайские оперы, мотивы бродвейских спектаклей, панк-рок, струнные квартеты, киношные саундтреки Голливуда и Болливуда, японские пьесы театра «но», рекламные мотивчики, рэп и хип-хоп, электроника, грегорианский хорал, гортанные песни монголов, ранний новоорлеанский и чикагский джаз, племенные обряды, записанные в далеких джунглях антропологами, транс, спазм, песни птиц и китов — все это собрали нормалы для своей лоскутной музыки, подчеркнуто вторичной и, с точки зрения мьютов, мерзкой.
Как только процесс перехода завершен и создан гештальт мьютов — чуть больше трех секунд с момента, как Полярис внезапно остановилась перед домом, — новорожденный сверхразум отрезает вирты и нормалов, и мьютов от схематического представления интерьера здания и помещает их на идеализированную арену боя, забитую ликующими толпами мьютов-зрителей: сценарий этот основан — и Чеглок, знающий кое-что о предвоенной истории, видит тонкий юмор положения — на гладиаторских боях в Колизее в древнем Риме… Хотя ценят ли нормалы этот юмор и воспринимают ли его (как и арену) — совсем другой вопрос, на который Чеглок сейчас не тратит времени. Вместо этого он с традиционным кличем «Смерть нормалам!» бросается в атаку, и его товарищи тоже. Сверхразум уже выбрал виртуальных противников на основе данных, собранных и проанализированных путем связи с Коллегией через Сеть. Эти противники — не обязательно те вирты, которых каждый может победить с наибольшей легкостью, скорее, подбирается такой баланс сильных и слабых сторон, а также тактических и стратегических целей, который наиболее выгоден пентаде в целом в данный момент времени. В зависимости от превратностей боя цели меняются не раз в ходе битвы, идущей в трех плоскостях — виртуальной, физической и псионической, партнеры сменяются, как в квикстепе, поставленном хореографом-смертью с холодной жестокостью и логической непреклонностью.
