— Смерть мьютам! — доносится боевой клич выбранного для Чеглока противника, вампира, когда Чеглок делает выпад молнией своего меча.
Мерцающее лезвие ударяет поперек Крестозвездного Полумесяца, наложенного на геральдические щиты вирта, с визгом разлетается фонтан алых и золотых искр, и звучавший гимн спотыкается, разваливается, замолкает. Этот удар заслуживает одобрительный рев зрителей-мьютов, то есть виртов с внешностью мьютов, почти все (если не вообще все) из которых — пустые оболочки, марионетки, созданные и управляемые сверхразумом (хотя всегда есть шанс, что среди них находятся виртуализованные наблюдатели из Коллегии Виртуального Разума или даже один или несколько Орбитальных, глядящие в выполнение какого-то непостижимого каприза). Они ревут так, будто Чеглок нанес смертельный удар. Антропоморфные эмблемы на щите нормала реагируют по-разному: зубастая улыбка черной мыши с огромными ушами превращается в овал рта, раскрытого в беззвучном крике, ухмыляющаяся скрепка для бумаг насмешливо приподнимает брови, толстый багровый тираннозавр съеживается, жалобно воя, за парой золотых арок, мальчишка с белой кожей и торчащими желтыми волосами поворачивается, сбрасывает штаны и показывает вирту Чеглока голую задницу, издавая оглушительный неприличный звук. Эмблемы — виртята, автономные программы, представляющие разные интересы и демонстрирующие влияние знатных домов, спонсоров этих рыцарей. Каждый из них находится на связи с другими и с тем нормалом, вирт которого несет их на своем щите, предлагая нескончаемый поток лозунгов, комментариев, анализов и советов; подходящих цитат из довоенных пьес, фильмов, стихов, книг, проповедей и песен, «продакт плейсмент» для соотечественников, наблюдающих из дома, даже анекдоты, хотя Чеглок этих анекдотов не слышит. Но Полярис, как все тельпы, способна подслушать этот сумасшедший поток болтовни, и она ему поясняет. Удивительно ли, думает он, что столько тельпов становятся почти сумасшедшими, зараженные безумием нормалов? Гротескный образ Мицара, его изрезанной шрамами головы и торса, привязанных как кусок горелого дерева к идеальному телу святого Христофора, возвращается на миг, вызвав содрогание памяти.
Будто прочитав его мысли, вампир раскрывает бесплотные синие губы в язвительной усмешке, обнажая зубы, белые, как отмытые дождями кости, и острые, как колючки терновника, за ними свернулся язык, похожий на скрученный хоботок москитылька, развратно-алый, как бархатные лепестки махровой розы.
— Что там за ветерок на мой щит подул? — Издевательский голос тщательно изображает беззаботность.
— Ха! Флыфал, вовно мьютское? — шепелявит виртенок динозавра, выглядывая между золотых арок, трясущихся, как будто они сделаны из желе. — Скавыте ему, бошш!
— Да-да, — верещит желтоволосый парнишка, а мышь энергично кивает. — Выдайте ему, босс!
Вампир не обращает внимания на виртят.
— Я узнал бы твое имя, эйр.
Не отвечай, шепчет сверхразум, но это лишнее: Чеглок и так знает, что не стоит открывать свое имя в Сети, где каждый кусочек информации, какой бы невинный он ни был, может дать ключ к субвиртуализации, а то и к чему похуже. Он спрашивает:
— Отчего бы тебе не назваться первому? Или от страха в зобу дыханье сперло?
— А у кого тут зоб и перья? — нахально спрашивает мышь.
— Шэр Дракулот никого иж ваш не боитша! — добавляет динозавр, тут же бледнеет, становясь белее лилии. — Ой! Проштите, бошш!
Уловка виртенка прозрачна, как тот геральдический щит, на фоне которого он виден. Опасность сообщать информацию в Сети — штука обоюдоострая: Чеглок не более склонен верить тому, что скажет о себе нормал или его виртята, чем самому рассказать о себе хоть долю правды. Он презрительно смеется:
— И драться за тебя тоже будут твои виртята, как и говорить?
— Сейчас тебя ощиплют, птенчик, — отвечает сэр Дракулот.
При этих словах гимн вампира возобновляется громче, чем был. Подняв золотой лук, нормал выпускает стрелы ядовитого золотого огня, которые безболезненно тонут в сияющей серебряной коже вирта Чеглока, а та, дрожа, как озерцо ртути, поглощает и растворяет ядовитый код.
Двое противников вполне под стать друг другу: они отступают, осторожно кружа, выискивая друг у друга незащищенное место, а виртята продолжают сыпать издевками и оскорблениями, которые Чеглок пропускает мимо ушей. Феникс, Халцедон и Моряна пока держатся, но противник Полярис, вирт с головой пингвина, теснит ее сильно. Размахивая переливающейся красным неоном саблей, Пингвиноголовый нападает, как пьяный берсеркер, с дикой, отчаянной яростью, будто нормал этого вирта бросает в бой все силы, гимн его гремит, и все его виртята выкрикивают разные боевые кличи. Даже в Сети (может быть, в особенности здесь) падают кости Шанса, и все остальные, мьюты и нормалы равно, кувыркаются вслед за ними. Спеша прийти на помощь Полярис, он удваивает усилия.
А тем временем Чеглок — или тот кусочек сознания Чеглока, что остался вне гештальта, наблюдая будто из-за непроницаемого стекла, старается подчинить себе свой страх перед Сетью. Если он поддастся страху, позволит фобии раздуться в слепую, бессмысленную панику, уже щекочущую внутренности, он обречет на гибель всех. Сила гештальта — одновременно и его слабость: эмоции распространяются среди членов пентады так же быстро, как информация, и эта паника разлетится, как лесной пожар. Спокойствие, уверенность, самообладание — вот качества, которые сейчас от него требуются. Но Чеглок не может забыть, что все, что он сейчас видит и испытывает — не больше (или даже меньше), чем виртуальное представление сцепившихся компьютерных алгоритмов, — а это осознание никак не успокаивает. Сеть может быть вселенной электронного представления информации, выраженного метафорически, но никогда это не будет значить, что она менее реальна, чем любой элемент физического мира. Столь же реальна — и куда опаснее. Здесь не только камни и палки ломают кости, но и имена могут убить по-настоящему.
Все и вся, каким бы невинным оно ни казалось (жест, взгляд, слово, цвет), может быть — и очень вероятно, что является на самом деле — атакой, и каждая атака, явная или скрытая, происходит на многих уровнях. Боевые песни виртят, например, пронизаны зловредными программами, пытающимися субвиртуализовать или развалить гештальт, разорвать созданные тельпами связи, что держат членов пентады в Сети; а еще в этих песнях закодированы инструкции для изготовления разумных вирусов, которые, инфильтрируясь вдоль псионических нитей, связывающих виртов с физическими телами, пытаются обратить биологию мьютов против владельцев. Конечно, сверхразум гештальта, защищая Чеглока и его товарищей от этих атак, субвиртуализации и инфильтрации, сам выпускает такое же смертоносное оружие.
И все же, как ни страшно и ни ужасно, выход в Сеть — то, чего требует дело. И ради этого дела должен сейчас быть использован Чеглок. И он бывая использован. Никогда раньше он не боялся Сети — так, как сейчас. Никогда за все годы обучения или во время трудных экзаменов Испытания этот неразумный ужас не грозил им завладеть. Что же с ним случилось? Дело отнюдь не в сэре Дракулоте — этот ужас куда глубже и более диффузен, будто вся среда Сети насыщена каким-то присутствием, враждебным к нему… будто он чем-то прогневил Орбитальных, и электронные разумы тянутся к нему из бездны, насыщенной информацией, где обитают эти виртуализованные сознания.
