Чеглок понимает, что было ошибкой прятать эту болезнь, отрицать ее серьезность перед самим собой и от стыда скрывать от других, даже от Моряны. Он должен будет им сказать. Но не сейчас. Не тогда, когда они все пятеро связаны в гештальт и дерутся за собственную жизнь. Нет, он подождет, пока большая битва будет выиграна, нормалы разгромлены. Гештальт или не гештальт, но тут он вынужден действовать в одиночку. Время, когда он должен сделать спасительный бросок, настало. Кости брошены, он может только молиться, чтобы, когда они остановятся, Шанс был на его стороне.
В физическом мире прошло пять секунд с момента, как Полярис начала виртуализацию. За это время Чеглок взлетел на сто футов вверх. Ветры бури завывают вокруг него, влажные и свирепые, как вздутые половодьем реки. Здесь, как и в Сети, он придаток к гештальту, его страхи — пока что — успешно подавлены. Плавая в сосредоточенном глазу собственной силы, он расправляет крылья во всю длину, впивает сдерживаемое электричество грозы, как живой аккумулятор, как ангел, распятый на небе гвоздями молний.
Под ним горит и пылает Феникс, разгоняя ночь, двигаясь против ветра и дождя, окружая здание кольцом розовых языков пламени, вращается быстрее и быстрее, посылая в воздух вихри искр, и неясные тени танцуют по земле фигурами безумного балета. На глазах у Чеглока кольцо начинает сжиматься, высасывая излома кислород для питания собственного пламени. И в пламени — нет, вместе с пламенем — танцует Феникс. Озаренный белым калением, он вертится и прыгает в радостном экстазе пиромана, который раздувает в салмандерах освобождение их силы. У салмандеров всегда есть соблазн обнять пламя без ограничений, отказаться от робкого удовольствия самоотречения и самоконтроля ради первобытной радости самоотдачи и самопожертвования. Салмандеры редко доживают до старости — большинство становятся собственным погребальным костром, поглощенные соединением, результат которого — лишь жар и пепел.
А тем временем Моряна сливает миллиарды дождевых капель в гороподобную волну, сияющую, словно лист полированной бронзы, за стягивающейся петлей огней Феникса. Закрывшись внутри (хотя и видимая виртуализованным глазам Чеглока), она лениво плавает, как самоцвет на поверхности медового моря. Те же реки дождя, которые он, Чеглок, каналирует вокруг себя и низвергает с неба в ответ на псионические призывы руслы, вздувают волну наружу и вверх вызовом силам тяготения, превращают в цунами, собравшееся вдали от моря подобно одинокому острову воды посреди суши, и обрывы этого острова — водопады, взлетающие вверх круто, как стеклянные стены древних небоскребов. Белые гребни этих взлетающих волн мчатся навстречу Чеглоку взрывами цветов.
От Халцедона ни следа. Шахт закопался так, что его не видно, пробираясь к фундаменту здания. Несмотря на гештальт, Чеглок лишь приблизительно представляет себе его теперешнее местонахождение: скорость и ярость, с которыми он пробивает себе путь под землей, разрывает линии коммуникации между селкомами и электронными мозгами, собирающими данные для построения карты мира в Сети, где тельпы присасываются к ней своими псионическими силами, а нормалы — псибертронными аксессуарами Сети.
Кстати о тельпах: ветер, который послал Чеглок, чтобы убрать Полярис с уязвимой позиции, делает свою работу, подняв ее выше, чем достает жадное пламя Феникса, и он поставит ее в безопасном месте, за волной Моряны. А потом удары молотов четырех стихий обрушатся быстро, один за другим, начиная с Халцедона, который взорвет фундамент здания снизу. Затем налетит огонь, потом вода, и Чеглок нанесет последний удар ливнем молний.
И, думает он, самое время. В Сети Полярис уже почти повержена, ее оборона рушится под несдерживаемой яростью атаки Пингвиноголового, и ни Чеглок, ни кто-либо другой еще не успел покончить со своим противником или оторваться от него, чтобы прийти ей на помощь. Если связь Полярис с ее виртом будет перерезана, гештальт развалится, рассыплется, и поле битвы в Сети останется за нормалами. Но если она еще продержится…
Удар грома сильнее всех предыдущих сотрясает ночь. Секунда уходит у Чеглока, чтобы понять, что это совсем не с неба, а с земли. Халцедон! — думает он, и сердце его воспаряет.
Но потом видит под собой сверкающее облако битого кирпича, стекла, искореженного металла, взмывающее, раздуваясь, к небу и во все стороны от места, где уже нет здания, и он знает, что Халцедон здесь ни при чем. Это работа нормалов. В состоянии тошнотворного ужаса, не в силах поверить глазам, он видит, как что-то задувает пламя Феникса, будто свечи на именинном пироге. Салмандер сбит наземь и не поднимается (в Сети огненный столп его вирта вздрагивает, вспыхивает ярко и опадает кучкой пепла). За упавшим салмандером передний фронт волны Моряны исчезает, испарившись, а остальная часть рушится, разбиваясь на множество мелких волн, которые русла еще как-то поддерживает, уклоняясь от кусков горячей шрапнели, пробивающей с шипением щит псионически затвердевшей воды. Ударная волна доходит до Чеглока, заставляя его сосредоточить все силы на отражении осколков, грозящих сбить его с неба. Избавившись от его контроля, ветер, что нес Полярис в безопасное место, вдруг теряет цепкость. Чеглок не успевает среагировать, как она рушится на землю. Высота не более семи или восьми футов, но падает она неудачно, ударяется головой.
Гештальт рассыпается, лишенный объединяющей его воли. Связь Чеглока с другими обрывается — и с ней исчезает паническое ощущение глубины и ширины Сети. Это не больно, но дезориентирует, как если внезапно просыпаешься от одного сна и оказываешься в другом. Одно субъективное мгновение он глядит глазами своего вирта на усмехающегося сэра Дракулота… и вдруг алая с золотом броня начинает рассыпаться в случайный узор, в ржавый фон, будто вирт Чеглока уже не может транслировать алгоритмы Сети в соответствующие им визуальные метафоры. А потом, словно щелкнула резиновая лента, его собственный вирт выдергивается из Сети и влетает в собственное физическое тело.
Буря свирепствует, ветры завывают еще яростнее над кратером, где дымятся развалины здания. Чеглоку удалось рассеять первую волну обломков от взрыва, но сейчас на него летит рой наблюдателей-камботов размером с градину и другого оружия, поменьше. Еще ошалелый от взрыва, от вышвыривания из Сети (это значит, что Полярис без сознания, если не хуже, но сейчас об этом думать нельзя), Чеглок фокусирует собственную силу, держа всю концентрацию электрической энергии, которую он собрал, и точным проблеском разума бросает в воздух сеть молний. Ночь превращается в день с обнаженной и страшной красотой ядерного взрыва — брызги иссиня-белых дуг плеснули между мелкими металлическими предметами, расплавляя и поджаривая их схемы, в воздухе остро запахло озоном и горелым металлом. Чеглок подчиняет ветры своей воле и расшвыривает мертвые устройства, как пустые панцири насекомых.
И только тут он ощущает медный вкус крови и понимает, что ранен. Он сплевывает, в ушах у него звенит. Кровь капает из носа, течет из множественных порезов и царапин на теле, но вроде бы ничего серьезного. Острые глаза его видят, как внизу Моряна нагнулась над неподвижным телом Полярис. Феникс лежит рядом, тоже недвижимый. Подавляя побуждение лететь к ней, Чеглок начинает поиск нормалов. Не имея доказательств противного, он должен считать, что они всё еще живы и опасны. Воздух потрескивает, когда он готовит новые молнии, надеясь прикончить противников или хотя бы отогнать, пока те не напали снова.
