Или знает?
Подозреваю, что очень скоро мы это выясним, звучит голос Мицара.
Чеглок трясет головой, будто пытается вытряхнуть тельпа. Черт побери, Халцедон ему нравится! Он не хочет, чтобы шпионом оказался шахт. Но Мицар правильно ему напомнил: не важно, чего он хочет.
— Ладно, проехали, Халц, — говорит он. — Никто из нас не покрыл себя славой. Влетели в засаду с закрытыми глазами!
— Мы выжили, Чег! — Шахт хлопает его по плечу, и Чеглок растягивается на земле. — Сделали свой спасительный бросок, да? И это больше, чем можно сказать вот о них! И научились кое-чему. В следующий раз мы такой ошибки не повторим.
— Ага, — сердито глядит на него Чеглок. — Новых наделаем.
Если, думает он, следующий раз будет.
Мицар для разнообразия молчит.
— Что я в тебе люблю, Чег, так это то, что ты всегда видишь хорошую сторону! — смеется Халцедон. — Пойдем, мой мрачный друг. Я посмотрю, как там Феникс, а ты проверь, что с Полярис и что делает Моряна.
Полярис лежит, вытянувшись на земле под хилым прикрытием полурассыпавшейся стены, и лоб у нее замотан окровавленным бинтом. Ее лицо — точнее, та половина, что не в тени, — блестит страшной бледностью в свете воткнутого в рыхлую землю люмена. Моряна, присевшая рядом, псионической силой прикрыла их обеих от дождя, создав пузырь сухого пространства, куда входит Чеглок. Она глядит на него, темные глаза сияют, ленты весенней зелени и розового румянца пульсируют на шее и плечах, и она подносит палец к губам, призывая к молчанию. Он быстро и неуклюже опускается рядом, обнимает ее, тело его трепещет от взрыва эмоций. Она тоже обнимает его с силой, обычно приберегаемой для момента уединения. О Шанс, если с ней что-нибудь случится, он…
Но что-то уже случилось. Неизвестный вирус уже действует у нее внутри, у них всех внутри…
И вдруг он плачет, стыдясь слез и не в силах остановиться, он знает, что Мицар смакует все его чувства — наплевать; Моряна держит его крепче, прижимает лицом к теплой впадине своей шеи и плеча и тихо шепчет ему на ухо:
— Ну-ну, тихо, мой эйр. Что такое? Я невредима, и Пол тоже не сильно ранена.
Действительно Мицар заставил ее соединить с ним палатки? Это он с помощью своей псионики наложил на ее сердце принуждение, легкое, как поцелуй мотылька, и все же неотразимое, неодолимое? Она — его награда за помощь Коллегии?
Ему хочется верить, что Мицар солгал, что риск псионического принуждения Моряны был бы слишком велик, но уверенности нет. Он не может выполоть сомнение, посеянное столь искусно и злобно. Потому что знает: ничего особенного он не представляет собой. И Моряны он не заслуживает. Почему же тогда она выбрала его одного? У него чувство, что его обгадили. Но хуже, куда хуже — та рана, что Мицар нанес ей, и оттого, что Моряна про нее не знает, рана не становится менее серьезной, а его собственная вина — менее тяжкой оттого, что он сам не знал ничего до сих пор. Он высвобождается из объятий, резко подавляя слезы.
— Прости. Так, ерунда.
— Эмоциональная вы раса, эйры, — замечает Моряна уже не в первый раз.
— Ты плачешь обо мне, Чег? — звучит слабый голос Полярис. — Вот уж не знала, что тебе не все равно.
Он поворачивается к ней. То, что он принял за покрывающую лицо тень, сейчас, когда она пытается сесть, оказалось багровым синяком.
— Ой, — говорит Полярис. — А ведь больно.
— Всем досталось. У меня до сих пор в ушах звенит. Похоже на легкое сотрясение. А ты как?
— Царапины да синяки. Повезло мне. Что там с Халцем и Феном?
— Халца горой не придавишь. Сейчас он смотрит, что с Феном. Ты не могла бы…
— Своей силой их проверить? Пыталась уже. Псионики нет. — Она пожимает плечами и вздрагивает от боли. — Но мы, тельпы, быстро восстанавливаемся, не волнуйся. Просто чувствую, как малыши-селкомы трудятся изо всех сил. А пока что, боюсь, я беспомощна, как последний нормал.
— Мы тебя прикроем, ничего с тобой не случится, — говорит Моряна.
— Это точно.
Но Чеглока слова Полярис не убедили. Конечно, они весьма правдоподобны. Неврологические травмы могут нарушать псионические возможности у всех рас мьютов, не только у тельпов. Иногда нарушение временное, иногда необратимое — все зависит от природы и серьезности травмы. Но Чеглок не может избавиться от сомнения, не симулирует ли она потерю своих способностей.
Нет, шепчет Мицар. Насколько я могу судить, не обнаруживая своего присутствия, она говорит правду. И я ей верю.
Почему?
Потому что ей нет нужды врать. Если бы Полярис хотела использовать свою силу против вас, вы бы все равно не могли ей помешать. Меня волнует не то, потеряла ли она свою силу, а то — почему это произошло: Это может быть ранним проявлением вируса. Возможно, он бьет по псионике.
— Чег, что с тобой? — Моряна протянула руку и поддержала его, когда он пошатнулся. — Ты весь побледнел.
— Я… — начинает он, но не успевает ничего сказать, как в пузырь врывается Халцедон, держа на руках салмандера.
— С Феном что-то случилось! — кричит он почти в панике. — Он болен — он сгорает!
Совсем пропал
— Тпру, полегче! — говорит дядя Джимми с той стороны стола для пикников, когда Джек и Джилли запихивают вилками в рот черничный пирог. На его футболке черным по белому написано желание быть чьей-нибудь собакой. — Куда спешим?
— Хотим начать пораньше, — отвечает Джилли.
На столе — никаких следов вчерашней игры, кроме мясистых розовых катышков от ластиков.
— Что именно начать пораньше?
Джилли перед тем, как ответить, делает хороший глоток апельсинового сока. Времени — чуть больше половины восьмого утра, понедельник. Практически ни ветерка. С пустого синего неба жарит солнце. Намечается еще один знойный день.
— Мы с Джеком хотим съездить в «Наживку и снасти» и взять наше каноэ, — заявляет она, будто провоцируя дядю Джимми возразить.
Они даже уже оделись соответственно: Джилли — в линялые джинсовые шорты и футболку «I♥NY» поверх ярко-зеленого бикини, Джек — в плавках и темно-малиновой футболке с эмблемой «Краснокожих» — головой индейца.
— Правда? — Дядя Джимми прихлебывает кофе. Джек все время гадает, заметил ли он уже пропажу двух косяков, но такое ощущение, что сегодня утром он мало чего замечает. Клочки туалетной бумаги прилипли к подбородку на месте порезов: он до сих пор не научился бриться опасной бритвой. Билл считает чудом, что он вообще еще горло себе не перерезал. — Впервые слышу. Вы так и собирались прямо после завтрака туда рвануть или сначала хотели спросить разрешения?
— Я и спрашиваю.
— А такое ощущение, что просто ставишь меня в известность.
