— Угу.
— Ты засыпаешь, — гудит Джилли голосом какого-то трансильванского гипнотизера.
— Джилли, брось, — говорит он.
— Тихо оба. — Наконец Амбар отступает, опускает руку, гладит Флосси. — Такие вот внезапные носовые кровотечения могут быть признаком чего-то более серьезного. У тебя оно уже не первое?
Он пожимает плечами, собираясь соврать, но Джилли его выдает:
— У него их много последнее время было, миссис Эмбер. Его несколько дней назад стукнуло волной, может быть, он голову ушиб.
— Ну, аномального расширения зрачков у тебя нет, других признаков сотрясения тоже. Движения глаз в порядке, нистагма нет, удвоения нет. У тебя было так, чтобы двоилось в глазах в каком-нибудь из этих случаев?
— Нет, мэм, — врет он. К счастью, об этом симптоме Джилли не знает.
— Приступы головокружения?
Он мотает головой, грозно глянув на Джилли. Та молчит.
— К врачу ты, как я понимаю, не обращался.
— Нет, мэм.
Зряшная потеря времени: он знает, что с ним — врачи такое не лечат. Кроме того, он и не хочет, чтобы его вылечили. Не врач ему нужен, а учитель.
— А очень стоило бы. Твои родные знают?
— Их здесь сейчас нет. С нами тут дядя Джимми.
— А он знает?
— Вообще-то нет, — ежится Джек.
— Ты ему скажи. Тебе в самом деле надо врачу показаться.
— Я не болен.
— Нет, правда? И когда же вы получили диплом, доктор Дун?
Джилли втихаря хихикает и тут же замолкает, поймав недовольный взгляд Амбар, а та продолжает:
— Дети всегда думают, что они бессмертны. Поверь мне: это не так.
Для меня — так, думает Джек, подкатывая велосипед к стойке и ставя его рядом с велосипедом Джилли. Или могло бы быть так.
Любое чудо будет ему доступно, когда он поймет, как подчинить собственную силу собственному сознанию. Где-то между моментом, когда Джилли вызвала его на гонку, и моментом, когда он въехал вслед за ней на парковку, сила эта включилась, но в ответ на внешнюю атаку, или потому, что он сам этого захотел, неизвестно. Если второе, то желаемый эффект явно не был достигнут: гонку он проиграл. Но какой-то эффект все же должен быть: пока что по крайней мере бывал всегда. Даже если основное назначение этой силы — самосохранение, она делает больше, чем просто возвращает его к жизни: она меняет его. И мир вместе с ним. И всегда (опять-таки, до сих пор) благоприятным для него образом. Но верно также и то, что в прошлом он не узнавал сразу эти перемены, как будто его ум еще шагал в колее прежнего импульса, словно призрак, который продолжает думать, что он все еще жив. И разве не таков он в самом деле в этот момент, думает он с содроганием, — призрак прежнего Джека, живущий в теле нового?
— Я пойду подготовлю каноэ, — говорит Джилли, поворачиваясь спиной к стойке велосипедов. — Жду тебя там.
Она ныряет за дом раньше, чем он успевает ответить, оставляя его наедине с Амбар. В чем дело? Почему она не достала поддельную записку?
— Ты обязательно скажи дяде, Джек, — говорит тем временем Амбар. — И вот что запомните: чтобы у меня во дворе на велосипедах не гонять!
При ее словах печать на памяти отлетает прочь. В этой реальности Билл разрешал им с Джилли брать каноэ все лето.
И записки нет. Она не нужна.
* * *
Тело в массивных руках Халцедона не проявляет признаков сознания. Ленты пота испаряются на голой коже салмандера, исчерканной сложной паутиной кипящих линий — тонких шрамов давних разрезов. При взгляде на него Чеглоку приходит на ум паззл, распадающийся по швам.
— Он такой и был, когда я к нему подошел, — говорит Халцедон. — Боюсь, эти блядские нормалы его чем-то инфицировали. Вот почему он столько жара качает — тело пытается выжечь вторгшийся вирус.
— Какова бы ни была причина, а температуру надо сбить, и быстро, — говорит Полярис. — Внезапный ее скачок может испепелить нас всех.
— Это я могу. — Для Чеглока просто отвести тепло из водного пузыря, созданного Моряной, во внешнюю атмосферу, где его тут же развеют завывающие ветры.
Мицар! — думает он тем временем. Что с ним такое? Это тот вирус?
Похоже на то. Сперва Полярис, теперь Феникс. Такое впечатление, что новый вирус бьет по псионическим способностям. Ты себе представь, какая была бы катастрофа, если бы заразилось достаточное число мьютов — например, население Многогранного Города.
— Если Фен инфицирован, — говорит Моряна, будто подслушала разговор, — то и мы все можем быть…
Мицар! — спрашивает Чеглок. Откуда ей знать?
Вполне логичный вывод.
— Шанс! — выдыхает Халцедон. — А я ж к нему прикасаюсь!
Но он не опускает салмандера на землю, только перекладывает на руках, будто тот вдруг стал тяжелее.
— Кто-нибудь чувствует себя больным? — спрашивает Полярис.
Никто не чувствует… или, во всяком случае, не сознается.
— Давайте по порядку, — продолжает тельпица. — Прежде всего надо найти укрытие. Мы здесь слишком на виду, а насколько мы знаем, нормалы уже могут к нам подкрадываться.
— А чего тебе не глянуть в Сети? — предлагает Халцедон.
— Я псионики лишилась, Халц.
— Шанс побери!
— Меня хорошо приложило головой, когда нормалы взорвали здание. Боюсь, мозги чуть-чуть переворошило.
— Другими словами, — говорит Халцедон, — нас голыми руками брать можно.
Шахт еще более прав, чем он думает, произносит голос Мицара. Полярис отрезана от сети, но я — нет. К вам приближаются нормалы, Чеглок. Много. И они придут раньше, чем наша эвакуационная команда.
Тогда будем драться.
Вас убьют или возьмут живыми. А я могу вас отвести туда, где безопасно.
А шпион? Минуту назад ты говорил, что не готов себя обнаружить.
Я — Невидимый. Если я не захочу, никто не заподозрит моего присутствия.
Так как же ты тогда нас поведешь?
Смотри и увидишь.
И будто от этих слов Полярис вздрагивает:
— О Шанс! — пораженно вскрикивает она. — Псионика… псионика вернулась!
Ты ее виртуализовал, думает Чеглок. Точно так, как меня.
Не «точно так». С ней все гораздо деликатнее, она все-таки тельп.
Но шпион…
В данных обстоятельствах, перебивает Мицар, риск приемлем.
— Похоже, ты сделала спасительный бросок, Пол, — говорит Халцедон, ухмыляясь во весь рот.
