Теперь Халцедон, который больше не Халцедон, вышел из своей скорлупы и получил то же крещение, что и Феникс, с тем же результатом. Но с выходом Полярис получается какая-то заминка. Трещины идут по поверхности скорлупы, однако сама она остается целой, не разбитой… И признаки борьбы внутри нее, дойдя до яростной дрожи, слабеют. Но служители в белом не пытаются помочь.
— Новорожденный должен вылупиться сам, — объясняет святой Христофор. — Только после первого прорыва могут вмешаться священники. Как и при Становлении, когда многие из инфицированных не выжили и сплетенные ими вокруг себя утробы превратились в гробницы, тоже происходит при Уничтожении. Но даже в неудаче — успех: одним мьютом в мире меньше.
Скорлупа Полярис не движется совсем. Горе скручивает сердце Чеглока. Он ее подозревал. Он не верил ей, ругал ее. Ощущал ревность и почти ненависть, когда она глядела на Моряну с неприкрытым желанием. И тянуло его к ней, вопреки всему. А теперь ее нет. Она мертва. Может, так оно и лучше. Обездвиженный, не в силах отвернуться от растресканной, но не пробитой скорлупы, что будто в насмешку сохраняет ее внешность, черты худенького, почти детского тела, ежик волос, лишенный теперь цвета, он оплакивает ее, и ощущает ее потерю острее потери Халцедона или Феникса. Почему, думает он, сердце так поздно раскрывает свою правду?
А Моряна? Ее скорлупа еще не начала трескаться. Но переживет ли она трансформацию и выйдет навеки измененной, нормалка душой и телом, или разделит судьбу Полярис, в любом смысле она уже мертва. Последний ее поцелуй горит в памяти Чеглока, и он знает, что будет гореть вечно.
Про себя он клянется, что когда-нибудь, как-нибудь заставит святого Христофора заплатить за эти убийства, за эти осквернения. Он всех их заставит заплатить. Но это кажется пустой похвальбой, когда он висит беспомощно, и псионика его подавлена. «Вот тебе и Второе Становление!» — горько думает он. Это оно защитило его от вируса, иммунизировало его, когда друзья его поддались вирусу? Или есть еще более жуткое объяснение? Если он, как заявил святой Христофор, и есть источник инфекции? И он принес — не ведающий, но оттого не менее виновный — болезнь, повинную в мерзости Уничтожения?
— Теперь можешь говорить, если хочешь, — поворачивается к нему святой Христофор. — Задавай свои вопросы.
Чеглок упрямо молчит.
Нормал пожимает плечами:
— Можешь не говорить, я все равно знаю все твои мысли.
— Верни мою силу или дай мне оружие и сойдись со мной лицом к лицу. Других просьб ты не дождешься.
— Это я вряд ли сделаю.
— Ты трус.
— Поверь мне, Чеглок, ничего я так не хотел бы, как еще одной возможности тебя порезать. Увы, Плюрибус Унум велел сохранить тебе жизнь.
— Зачем? Чтобы и меня превратить в нормала?
— Это, боюсь, невозможно. Хотя ты несешь в себе вирус Уничтожения, ты к нему иммунный. Ты останешься таким, как есть. От этого тебе не уйти.
— Я не хочу уходить от того, кто я есть.
— Дурак ты. Ты даже не знаешь, кто ты есть.
— Я мьют. Я эйр. Я — Чеглок из Вафтинга, что бы ты там ни говорил.
Святой Христофор встает перед Чеглоком, загораживая от него все еще неподвижную оболочку Моряны. Впервые Чеглок замечает, что антеховский глаз нормала темен. Это он его сломал, когда перерезал псибертронную связь святого Христофора с Мицаром? Хочется надеяться. Но естественный глаз нормала со зрачком дымного янтаря горит такой ненавистью, которая может восполнить любую потерю. Однако Чеглок встречает этот одинокий взгляд, не дрогнув. И с такой же ненавистью.
— Ты, — говорит нормал отрывисто, — ты оружие. Оружие, созданное для единственной задачи.
— Как-нибудь я освобожусь. И тогда ты увидишь, какое я оружие.
— Давай я тебе расскажу одну историю, Чеглок. Она поможет нам скоротать время, пока мы ждем выхода Моряны… если она выйдет.
Чеглок знает, что нормал, загораживая от него кокон Моряны, видит его отчетливо в зеркале за спиной Чеглока. И еще он знает, что нормал нарочно его дразнит, хочет заставить умолять дать ему заглянуть в ту комнату или хотя бы сказать, что там делается — или не делается. Его желание это выяснить так яростно, что Чеглок не решается говорить. Вместо этого он плюет в наглую рожу нормала.
Брызги слюны до святого Христофора не долетают. Ни одна капелька. Летающие в воздухе селкомы поглощают их все.
— Много лет назад, — говорит тем временем нормал, даже глазом не моргнув, — до твоего рождения, наши ученые наткнулись на особо разумный вирус, троянского коня, который прятался в геномах инфицированных и лежал там неактивно, по всем признакам — просто мусорная ДНК. Чем этот вирус был для нас особо ценен, так это тем, что мог поколениями передаваться митохондриями матерей — что мьютов, что нормалов — их детям, даже той мерзости, которую вы зовете инкубаторскими. Сам по себе вирус был абсолютно безвреден, но его потенциал как средства доставки был очевиден. Если бы любая женщина нормалов несла в себе этот вирус, то любая женщина, схваченная и подвергнутая институциональному изнасилованию родильных отделений, передала бы этот вирус своим отпрыскам-полукровкам. В наших руках оказалось мощное оружие, но как его лучше применить? Что будет доставлять наша идеальная система доставки? Как что: конечно же, другой вирус, и уже намного менее безвредный. Но если мы раскроем свои карты слишком рано, Святые Метатели обнаружат наш вирус и разработают средства изолировать и удалять его из своего так называемого племенного стада. Если же, с другой стороны, наш вирус и то, что он несет, останутся дремлющими, он за сравнительно короткое время сможет заразить существенную часть популяции мьютов. А когда достаточный уровень насыщения будет достигнут, вирус можно будет активировать, его скрытое оружие пустить в ход, чтобы оно пронеслось по Содружеству галопирующей и неостановимой эпидемией. Таким образом мы могли бы нанести врагу опустошительный удар, от которого ему уже никогда не оправиться.
— Так родившая меня мать заразила меня вирусом Уничтожения? — фыркает Чеглок. — Прости, святой Христофор, тебе придется придумать что-нибудь получше. Научись сначала не завираться, когда врешь. Ты мне сказал, что я был шпионом, запущенным к мьютам, нормалом, обладающим силами эйра и тельпа. Ты сказал, что мне был придан внешний вид и память похищенного эйра — настоящего Чеглока, чье место я занял перед Испытанием, а моя истинная личность, силы и цель подавлены. Потом я инфицировал свою пентаду этим вирусом, который был активизирован самоубийством нормалов. То, что ты говоришь сейчас, всему этому противоречит и еще менее правдоподобно.
— Верь или не верь, от этого оно не станет менее истинным. Я тебе лгал раньше, да, но в этой лжи были крупицы той правды, что я открываю тебе теперь. Ты несешь в себе вирус Уничтожения, переданного тебе родившей тебя матерью. Но на полукровок он действует не так, как на чистокровных мьютов. Как ты видел, этот вирус, активизировавшись, превращает чистокровных мьютов в нормалов. А на инкубаторских, таких как ты, он действует иначе — диаметрально противоположно. Догадываешься, как?
