Она увидела много такого, чего не видели живые. Забытые в грубо сколоченном загородном доме, совсем юные весенние цветы только что увяли: она видела их души, слившиеся в единый прощальный аромат, который устремился вверх, а потом рассыпался призрачными лилиями в саду грез.
И всю ночь она созерцала изумительную красоту, встретившуюся во время ее путешествия. И это не утомляло ее. И дождь, и роса не причиняли ей неудобств, а от морозного ветра ей не было холодно ни капельки.
С наступлением утра к Дорис прилетел легкий бриз. Он был такой юный и легкомысленный, что забыл слова, которые следовало ей — передать, но зато запомнил их смысл. Бриз шепнул Дорис на ухо: «Он просил меня передать, чтобы ты разыскивала на белом свете разные печали». И задержался на минутку, чтобы поиграть ее волосами, а затем спустился и попробовал сдуть с одуванчика пух. Но у шалуна не хватило сил. И тогда он сел и надулся. Он еще не знал, что самое разумное, что можно делать в подобных случаях, — это не делать ничего.
А Дорис продолжала лететь над землей — очень счастливая, распевая пришедшие на ум песенки. Сначала облако принесло ее к большому дому, где жила гордая и красивая дама. Но гордая дама закрылась в своей комнате и плакала, пока не покраснел ее нос, и тогда она стала некрасивой. И все потому, что кто-то — наверное, ее муж — умер и теперь наконец-то счастлив! Дорис презрительно рассмеялась и полетела дальше.
А в одной детской обитала маленькая веснушчатая девочка с волосами песочного цвета Девочка была грустна из-за несчастного случая с куклой за девять пенсов, которую она считала своей подружкой. В шее куклы появилась маленькая дырочка, через которую сыпались опилки. Чтобы заставить их высыпаться вообще, нужно куклу встряхивать. Девочка не хотела, чтобы опилки высыпались, потому что, когда высыплется все, кукле станет больно. Но она, не зная, что делать, держала куклу вверх ногами и трясла ее. Как же не посочувствовать той, которая когда-нибудь станет взрослой женщиной, не дать ей мудрого совета?! И Дорис прошептала ей на ухо:
— Возьми кусочек липкой бумаги и заклей ею дырку в шее куклы.
Девчушка подумала, что ей в голову пришла хорошая мысль, и убежала, светясь радостью, в кабинет, где открыла коробку для бумаги. Бумаги там не оказалось. Зато была одна почтовая марка стоимостью в один пенни. Девочка знала, что — поступит нехорошо, если без спросу возьмет ее. Тогда она пошла на компромисс, и сделала это типично по-женски — порвала марку пополам и взяла лишь половинку. Она вернулась в детскую и приклеила половину марки к шее куклы, как ей советовала Дорис. Дорис, наблюдая за ее действиями, ужаснулась: — Ты не должна была брать без спросу эту марку, — сказала она ей. — Лучше сознайся в том, что натворила, и скажи, что не хочешь врать. Тогда девочка предположила, что Дорис — это совесть, ведь Дорис была невидима. Но она так и не сказала ничего родителям. Дорис это очень опечалило — она знала, что детей всегда прощают. Или о них забывают вообще.
Дорис увидела и много других несчастий. И вскоре перестала о них задумываться. Люди, чувствовала она, всегда преувеличивали значение смерти, любви, денег. Еще она заметила, как ветер — злой ветер — треплет стебель самого красивого нарцисса, и никто не надел траурного платья по этому поводу, не показал даже признаков горя. Она всего лишь несколько часов была в ином мире и уже чувствовала, что не надо связываться с людьми.
Это произошло, когда она прилетела в большой грязный город. Облако остановилось возле замызганного магазина, на замусоренной улице. На окне с внешней стороны магазина висела плетеная клетка. В клетке этой стояла желтая чашка для воды, но без воды, и синяя чашка для зернышек, но без единого зернышка. И существо, которое задыхалось на полу клетки в углу, — все, что осталось от птички, которая когда-то парила в небе и радовалась воздуху и солнышку. Люди не могли увидеть Дорис, но птичка увидела ее и что-то ей пискнула. Дорис не понимала птичьего языка. Она вошла в магазин и шепнула человеку, стоявшему за прилавком:
— Ваша птичка на улице хочет, чтобы о ней позаботились. Она больна.
— Господи помилуй! А я заплатил за нее целый шиллинг.
Он налил для птички немного воды и насыпал того, что не годится птичке в пищу. Птичка запищала.
«Она меня узнала и уже полюбила», — обрадовался человек. На самом деле птичка сказала:
— Будьте добры, сверните мне шею, чтобы я больше не мучилась!
«Мне ее жаль, — сказала себе Дорис, продолжая путь. — Какое это счастье — не быть ни животным, ни птицей и оставаться свободной!»
Если бы Дорис знала всю историю этой птички, она пожалела бы ее еще больше.
Небесная лавка
Фантазия
Я расскажу вам о том, что произошло со мною год назад. С той поры время словно остановилось для меня, хотя я и жду перемен. Я в глубокой растерянности. Может быть, вы посоветуете, как мне быть…
А начиналось все так. Томас Пигг, мой приятель еще со времен учебы в колледже, прислал мне билет в театр на спектакль «Прекрасная Алиса». Пигг сопроводил свой подарок запиской, где сообщал, что с удовольствием составил бы мне компанию, если бы не вывихнул ногу. Потом уж я узнал, что это неправда, что купил он билет по ошибке — клюнул на объявление. От тех, кто смотрел «Прекрасную Алису», он узнал, что спектакль этот неудачный, а вот пьеса «Темный переулок» — замечательная вещь. Вспомнив, что у него есть билет на «Алису», он решил сбыть его с рук. Он предложил его сначала своей тетке, а затем портному. Но и тетка, и портной отказались. И тогда — только тогда — он прислал его мне. Это было, откровенно говоря, свинством с его стороны. Я с самого начала подозревал подвох, поэтому был сдержан в проявлении благодарности.
Тем не менее я решил воспользоваться предоставленной мне возможностью: в театрах я бывал не часто, а в партере сидеть мне и вовсе не приходилось. Принарядившись, я позвонил домовладелице, чтобы сообщить ей, что вернусь поздно. На самом деле это был повод для того, чтобы показаться перед ней во всей красе — пусть, мол, знает, что хоть я и снимаю скромное жилье, однако образ жизни истинных английских джентльменов мне не чужд. Хозяйка посматривала на меня с восхищением, а потом спросила, не хотел бы я еще и цветок в петлицу.
— Нет, благодарю покорно, — рассмеялся я, — цветы уже не носят.
Я заметил, что эти слова произвели на нее впечатление, и меня это обрадовало. Но по пути в театр я встретил нарядно одетого человека, у которого в петлице заметил розу. И тогда я подумал, что и мне не повредит, если последую его примеру. Я купил за шесть пенсов гардению. На мой взгляд, я не сделал ничего особенного, однако это желание повлекло за собой события, памятные мне по сию пору.
Что касается самого спектакля, то я покривил бы душой, если бы сказал, что он мне понравился. Народу в театре в тот вечер было мало. Молодые люди в партере знали друг друга, но никто из них не знал меня. Два человека пришли после меня в шапокляках, и они затмили мой простой шелковый цилиндр. Этот факт заставил меня еще в большей степени ощутить свое одиночество среди людей. Я наделен особой чувствительностью, которая заставляет меня страдать, но в то же время позволяет замечать и некоторые особенности в поведении людей, скрытые за безукоризненными манерами. Например, увидев, что обитатели партера ведут себя так, будто весь мир принадлежит им, и больше никому, я попытался перенять их безмятежный вид и сохранял его до конца пьесы.
