Девицы визжали как сто тысяч чертей, Глэдис, разинув рот, растерянно глядела на берег, я ничего не видел, но, судя по ее убитому виду, там происходило что-то по меньшей мере ужасное, нас зацепили крюками и подтянули к берегу, в суматохе соседняя лодка перевернулась, и несчастные пассажирки оказались в реке, я почувствовал, как кто-то перерезает мои путы, меня схватили и вытолкнули на берег, под ногами была земля, я спасен.
– Я его держу, – рыкнул у меня над ухом какой-то толстяк, – помоги, он здоровенный.
Я успел бросить взгляд на устье реки, океан покрывал все, плоское серое море простиралось до горизонта; это Анжер, хохотнув, сказал толстяк, узнаёшь Анжер? земле крышка, мы все передохнем после первого прилива, чего суетиться, так и так нам каюк.
Они заперли меня на чердаке, довольно далеко от теперешнего побережья, где прежде, наверное, были поля, или виноградники, краснорожие мужланы, воняющие перегаром, с огромными мозолистыми ручищами, у меня все предплечья были в синяках, крестьяне, тупые и решительные, я не успел даже возразить или возмутиться. Девицы исчезли, у некоторых нападавших были охотничьи ружья, и никто из них явно не собирался шутить.
– Я голоден, – взмолился я, пока они не заперли дверь, – я голоден, я два дня не ел.
Но в ответ один из скотов лишь заржал – лапу соси, другой закуси, ха-ха.
Комната была темная, крыша дырявая, деревянные стропила покрыты пылью, паутиной и клочьями соломы, да, скорее всего, реальность, от начала до конца, не более чем обман зрения, скрывающий тайное, незримое измерение, заведомый ребус, где нужно разгадывать букву за буквой, а мир, безусловно, странная штука, ну и что, все равно если я в самое ближайшее время не поем, то умру от истощения. Нет, повторил Змей и материализовался напротив меня, его можно было потрогать.
Нет, конечно нет, ты просил у меня бессмертия, и ты его получил. Я видел перед собой нечто вроде крокодила, или человека-змеи, какую-то подвижную, изменчивую форму, она излучала почти ликующую ауру, и во мне крепло нелепое ощущение, что я заключил договор с дьяволом и теперь стану непобедимым, это чувство прекрасно встраивалось в мою прометеевскую судьбу, в мои долгие, мучительные борения с Зевсом и всей той несусветной чепухой, что, как наваждение, преследовала меня с самого начала этого кошмарного сна, я заключил договор с дьяволом и теперь спасен, со мной ничего не может случиться. Дверь внезапно распахнулась, один из амбалов рявкнул: пошевеливайся, попутно влепив мне затрещину, веди себя смирно, падаль, и не вздумай смыться, мы с тебя глаз не спускаем.
Они все собрались в комнате внизу, кучка проспиртованных подонков, мне велели подождать в углу, пока посередине насиловали Глэдис и еще одну девицу, из лучших, дебилок не было ни одной, насиловали или трахали, трудно сказать, были они согласны или нет, – так или иначе, в данном контексте это не имело никакого значения, быдло веселилось от души, втыкая им все что только можно, под конец один тощий малый с хитрой рожей вогнал Глэдис сзади ствол ружья, прочие разразились хохотом, смейтесь, смейтесь, Сатана взирает на вас со своего престола и радуется; бедняжка безжизненно обмякла на полу, и этот идиот разрядил в нее свой дробовик, кровь и дерьмо брызнули во все стороны.
– Ну и баран ты, Альбер, кто теперь должен за тобой убирать?
Но все равно зрелище это привело их в восторг: гляди, ей жопу вообще оторвало, другая несчастная сидела рядом и билась в конвульсиях, у нее, должно быть, случился приступ эпилепсии или чего-то еще вроде этого, женщина, раньше я не заметил ее, пнула эпилептичку ногой со словами, пусть проглотит свой блядский язык, и задрала юбку, чтобы помочиться на содрогающееся тело, так делали юнцы, что изнасиловали нашу соседку, в Париже, когда в городе хозяйничали шайки; с тех пор прошли годы, это было так давно, – наверное, мы опять превращаемся в зверей, бессмысленных зверей, и вдобавок злых: насри на нее, Мишель, насри на нее, тогда успокоится, – от Парижа мои мысли перенеслись к Марианне, к нашей уютной жизни, к тем проблемам, что вставали тогда перед нами, разве это были проблемы, мне бы растрогаться от этого воспоминания, а я оставался холоден как лед; что это с тобой, Мишель, у тебя что, запор? ха-ха, вонь нечистот разносилась по комнате, и меня уже ничто не могло взволновать.
Гха-га-ла, девица хрипела почти комично, она действительно подавилась языком, гха-га-ла, один из негодяев предложил, чтобы с трупами разобрался я, заставь его прибраться, раз уж мы заполучили раба, так пускай работает; женщина, пытавшаяся испражниться на эпилептичку, бурно поддержала, еще бы, чего ж не попользоваться, по обе стороны от меня встало, загородив мужичье, множество человекоподобных существ, полуаллигаторы, полупсы, могучие, как исполины. Завяжи ему глаза, Ролан, поиграем в жмурки, прежде чем приставить его к делу; тот же скот, что и вначале, уже тянул к моей голове руку с платком, и мои незримые товарищи подпустили его: иди сюда, зайчик, не бойся, поиграй с папочкой в жмурки.
– Что мне делать? – спросил я Змея. – Что они со мной сделают?
На полу испускала дух эпилептичка. От Глэдис осталась лишь маленькая окровавленная кучка. У меня на миг мелькнула мысль о ее подружке Венди, встречающей ее в мире теней, прелестной, спокойной Венди – она была очень красивая, белокурая и полупрозрачная; ее вытеснили вопли дегенератов: жмурки, жмурки, и тут аллигаторы-бульдоги, казалось, вспыхнули, засветились и растворились во мне, меня наполнил невообразимый смерч, а главное, эти подонки попятились; черт, Жанно, поберегись, это монстр, это монстр, он превращается.
Они отвели меня обратно на чердак, подталкивая сзади головешками и вилами, стараясь держаться на безопасном расстоянии, не знаю, что им привиделось, во всяком случае, что-то ужасное; я был холодный и странный, холодный и странный как змея, и понимал только одно: дело сделано, я перешел черту, продал не тронутую покуда часть своего «я» и рано или поздно буду жариться в аду, это надо иметь в виду, чтобы подготовиться. Мне больше не хотелось ни есть, ни пить, ни спать, мне было глубоко наплевать на то, что я пленник. Я становился кем-то другим, сбрасывал с себя все, что привык рассматривать как осязаемое целое, как самого себя, я превращался в демона.
Дни шли за днями, никто больше не казал носа, я сидел на своем чердаке один, в прострации, практически бестелесный, произрастая меж двух миров, не в силах сделать выбор между тем и другим измерением, и все же уверенный, что когда действительно захочу, сумею раствориться в эфире; временами перед моим взором мелькали какие-то силуэты, видения, все новые мои друзья и другие прекрасные монстры.
Единственное, что постоянно всплывало из этого хаоса, куда меня, казалось, относило на крыльях сновидений, были обрывки из «Превращения», задававшие ритм цепенившей меня причудливой алхимии: «Передние лапы его повисли в воздухе, дрожа в пустоте, задние же тяжко подогнулись под тяжестью тела…»; не то чтобы я чувствовал, что, подобно несчастному Грегору, превращаюсь в неописуемого гада, скорее, внутри меня продолжалась работа, начавшаяся, я отдавал себе в этом отчет, задолго до нашего бегства, мне вновь вспоминался один сон, мы шли с Марианной и малышом и встречали многочисленных членов нашей семьи, они всё выпытывали, куда мы направляемся, не думаем ли мы, как все прочие люди, достигнуть Рая, и Марианна отвечала печально, смиренно кивая на меня, словно это я принял такое дурацкое решение, нет, мы не идем на Небо, Бальтазар думает, что это не лучший выход, что мы. заслуживаем большего, нет, мы не идем на Небо.
