А затем, мало-помалу (ведь каждому потребовалось время, чтобы перевести взгляд с магнетического пришлеца на предмет его пристального внимания), постепенно и окончательно, все скопище уставилось на глянцевитую голову отца Гепары.
Глядя на него, всякий поневоле думал о смерти – столь отчетливо проступал под натянутой кожей череп. В конце концов, осталась лишь пара глаз, прикованных не к голове, но к самому ее обладателю.
И тогда, очень неторопливо, Мордлюк зевнул и поднял обе руки вверх, вытянув их до последнего – словно желая притронуться к небу. Он шагнул вперед и наконец-то высказался, но не словами, а более красноречиво – жестом, согнув крючком огромный, весь в шрамах указательный палец.
ГЛАВА СТО ДЕВЯТАЯ
Отец Гепары, уразумев, что выбора у него нет и остается лишь подчиниться (ибо что-то страшное и повелительное было в Мордлюке с этими его точками пламени в глазах), хочешь не хочешь, а начал проталкиваться сквозь толпу к высоченному бродяге. И по-прежнему, в целом мире не было слышно ни звука.
Тогда, внезапно, Титус, словно в нем что-то оборвалось, снова ударил кулаком о кулак, как человек, бывает, ударяет всем телом в дверь, пытаясь пробиться наружу. Ни одна голова не повернулась к нему и безмолвие, снова прихлынув, затопило руины Черного Дома. И хоть ничто здесь, кроме лысого человечка не двигалось, хоть не было здесь ни единого дуновения, над землей пронеслись содрогание, озноб, словно вздохнула кишащая фигурами фреска – холодная, влажная, крошащаяся, безмолвная, как это ночное собрание; и тогда кольцо голов вдруг сомкнулось, охватив главных действующих лиц и двое из них тут же стали сближаться.
Мордлюк опустил указательный палец и с нарочитой неторопливостью пошел навстречу ученому. Два мира приближались один к другому.
А что же Гепара? Где в этой чащобе ног могла находиться она с ее прекрасным личиком, искаженным и обесцвеченным? Все рухнуло. До деталей прописанный план породил оскорбительный хаос. Да и саму ее почти забыли. Она заблудилась в мире конечностей. Теперь Гепара, руководясь скорее инстинктом, чем знанием, протискивалась туда, где в последний раз видела Титуса, ибо лишиться его означало бы для нее лишиться надежд на реванш.
Но не одну ее раздирало негодование. Титус, на свой лад, был зол не меньше Гепары. Скверная шарада наполнила его ненавистью. И не только шарада, Мордлюк тоже. Старый друг. Почему он так молчалив, так глух к его призывам?
В приступе горестного смятения Титус пробился, работая локтями, к самому краю людского кольца и, вырвавшись, наконец, на свободу, понесся к Мордлюку, словно собираясь наброситься на него.
Но, подбежав к великану достаточно близко, чтобы выплеснуть весь свой гнев, Титус замер на месте, ибо увидел то, что подчинило себе лысого человечка – уголья в глазах друга.
Перед ним был не тот Мордлюк, какого он знал. Совершенно другой человек. Одиночка, у которого нет друзей, который ни в каких друзьях и не нуждается, ибо он одержим.
Приблизившись в полумраке к Мордлюку, Титус увидел все это. Увидел уголья, и гнев его сник. Титус с первого взгляда понял, что Мордлюком владеет одна только мысль – о смерти, что он повредился умом. Но что же тогда, при всем ужасе Титуса, продолжало тянуть его к другу? Ведь тот юношу так и не замечал. Что толкало Титуса вперед, пока он не заслонил отца Гепары от этого оборванца? Что-то вроде любви.
– Старый друг, – совсем тихо вымолвил Титус. – Взгляни на меня, лишь взгляни. Ты все забыл?
И, Мордлюк перевел наконец взгляд на Титуса, стоявшего на расстоянии вытянутой руки от него.
– Кто ты? Выпусти моих лемуров погулять, мальчик.
Лицо его казалось вырезанным из серого дерева.
– Знаешь, – сказал Мордлюк. – Ты напоминаешь мне одного давнего друга. Его звали Титусом. Он все твердил, что жил когда-то в замке. У него еще шрам был на скуле. Ах да, Титус Гроан, Властитель Просторов.
– Так это же я! – воскликнул в отчаяньи Титус.
– Бумм! – произнес Мордлюк голосом чуждым, как воздух ночи. – Теперь уж недолго. Бумм!
Титус смотрел на него и Гепара тоже – сквозь просвет в толпе. Титуса трясло.
– Ради бога, дай мне хотя бы намек. Что означают эти твои «бумм»? И что значит «теперь уж недолго»?
Но ученый, которого словно подталкивала вперед неспешная, незримая сила, был уже в нескольких шагах от Мордлюка.
Впрочем, в неумолимом движении пребывал не только ученый. Толпа, дюйм за дюймом, шаркающими шажками подвигалась, смыкаясь вокруг главных участников драмы.
Если б все глаза не были прикованы к ним троим, кто-нибудь уж, верно, обратил теперь внимание и на Юнону с Якорем.
ГЛАВА СТО ДЕСЯТАЯ
Появление их осталось незамеченным. Гигантский колокол ухал в груди Юноны. Взгляд ее не отрывался от Титуса. Она трепетала. Воспоминания затопили ее. Она жаждала броситься к Титусу, прижать его к груди. Но Якорь, стискивая дрожащий локоть Юноны, удерживал ее.
В отличие от Юноны, Якорь с его копной темно-рыжих волос сохранял полнейшую невозмутимость. Он выглядел человеком, нашедшим наконец свое место.
Некоторое время он приглядывался к толпе, к каждому движению в ней, а после отвел Юнону в темную беседку. Якорь велел ей сидеть здесь и не выходить, пока он не позовет. Затем вернулся туда, где могла начаться драка. И увидел девушку, пробивавшуюся сквозь людскую стену. Тонкую, как хлыст. Огромный камень цвета крови помигивал на ее груди, словно передавая какое-то тайное сообщение. Но не камень, а лицо девушки – вот что окатило Якоря ознобом. Лицо, страшное тем, что оно отбросило всякое притворство. Лицу было уже все равно. Какая бы то ни было женственность покинула его. Черты девушки обратились в простой довесок к голове. Собственно говоря, никакого лица они и не составляли. Было лишь пустое место, которое могли продувать любые ветра, горячие и ледяные, дующие из рая или из ада.
Якорь бесстрастно огляделся, отметил длинную череду поблескивавших в полумраке аэропланов. К ним, если больше некуда будет податься, они и побегут.
Теперь он был готов. Теперь ему – еще до истечения ночи – нужно будет, когда наступит время, нанести удар. Когда именно? Ответа на этот вопрос долго ждать не придется.
Гепара видела теперь не только Титуса, но и отца. Она замерла на месте, как замирает в середине пробежки птица, ибо с изумлением обнаружила, что от нее уже рукой подать до гигантского чужака, который в этот самый миг, ухватил ее отца за загривок и поднял, совершенно как пес поднимает крысу.
ГЛАВА СТО ОДИННАДЦАТАЯ
Казалось, все произошло одновременно. Освещение всей сцены переменилось, словно с нее сдернули кисею или словно луна вернулась на небо. Затем что-то сверкнуло в темноте. Что-то металлическое, ибо никакой другой материал не способен наполнить ночной воздух столь резкими отблесками.
