– Я позабочусь о том, чтобы все было готово. Предоставьте это мне, ваша светлость. Еще увидимся, Флэй. Ну что же, Доктор, в путь.
Дверь закрывается.
СНОВА ДВОЙНЯШКИ
Много больше часа Тетушки, практически не шевелясь, просидели одна супротив другой. Столь долгое разглядывание человеческого лица объясняется, конечно, тщеславием, а в случае Тетушек – тщеславием, и одним лишь тщеславием, ибо зная, что черты их тождественны, что на лицах обеих лежит одинаковое количество пудры, и что время, потраченное ими на причесывание, также одинаково, они не питают сомнения в том, что, разглядывая одна другую, разглядывают, в сущности говоря, самих себя. Обе одеты в лучший их пурпур цвета настолько разительного, что глазу, обладающему нормальной чувствительностью, на него больно смотреть.
– А теперь, Кларисса, – наконец произносит Кора, – поверни свою прелестную головку направо, чтобы мне было видно, как я выгляжу сбоку.
– Почему это? – говорит Кларисса. – Почему я?
– А почему не ты? Имею же я право знать.
– Если на то пошло, я тоже.
– Ну так оно на то и пошло, разве нет? Дура!
– Да, но…
– Сделай, что тебе говорят, и я сделаю для тебя то же.
– И тогда я увижу себя в профиль, да?
– Мы обе увидим, не только ты.
– Это я сказала, что мы обе увидим.
– Ну? Так в чем же дело?
– Ни в чем.
– Так давай.
– Что давать?
– Давай, пошевеливайся, поверни свою прелестную головку.
– Прямо сейчас?
– Да. Чего ждать-то?
– Только Завтрака. Но он еще не сию минуту начнется.
– Почему?
– Потому что я слышала, как колокол бил в коридоре.
– И я слышала. Значит, у нас с тобой куча времени.
– Я хочу увидеть себя в профиль, Кора. Повернись.
– Хорошо, Кларисса. А это надолго?
– Надолго.
– Но тогда и я хочу разглядывать мой подольше.
– Настолько нам времени не хватит, глупая.
– Почему?
– Потому что его у нас столько нет.
– Чего нет, дорогая?
– Долгого времени, ведь нет же?
– А по-моему есть.
– Ну, вообще-то, у нас многое множество прекрасного времени.
– Ты хочешь сказать – впереди, Кларисса?
– Да, у нас впереди.
– После того, как мы займем наши троны, верно?
– Как это ты догадалась?
– Да ведь ты тоже об этом думала. Зачем ты пытаешься меня обмануть?
– Я не пытаюсь. Я только хотела узнать.
– Ну вот и узнала.
– Что я узнала?
– Узнала и все. Я не собираюсь углубляться в это ради тебя.
– Почему?
– Потому что ты не такая глубокая натура, как я. И никогда такой не была.
– Наверное, я просто не пыталась. Да и не стоит оно того, не думаю. Когда я вижу стоящую вещь, я ее сразу узнаю.
– И когда же, по-твоему, они такими бывают?
– Какими?
– Когда они бывают стоящими?
– Когда покупаешь что-нибудь, тратишь свои деньги, тогда они всегда этого стоят.
– Кроме тех случаев, когда ты их не хочешь, Кларисса, ты всегда забываешь об этом. И почему ты такая забывчивая?
Наступает долгое молчание, сестры разглядывают лица друг дружки.
– А знаешь, – ровным тоном произносит Кора, – все они будут на нас смотреть. Нас будут разглядывать на Завтраке.
– Потому что в нас течет настоящая кровь, – заявляет Кларисса. – Вот почему.
– И еще потому что мы такие значительные.
– Для кого?
– Для всех, разумеется.
– Ну, пока еще нет, не для всех.
– Но скоро станем.
– Когда этот умный мальчик сделает нас такими. Он все может.
– Все. Все на свете. Он мне сам говорил.
– И мне тоже. Не думай, что он только с тобой разговаривает, потому что это не так.
– А я этого и не говорила, разве я говорила?
– Ты собиралась.
– Куда?
– Возвеличиться.
– А, да, да! Мы возвеличимся, когда придет время.
– Придет и созреет.
– Да, конечно.
– Конечно.
Вновь наступает молчание. Голоса сестер столь ровны и бестонны, что когда они замолкают, молчание кажется не чем-то новым, но продолжением их разговора, лишь по-другому окрашенным.
– Так поверни же голову, Кора. Я хочу знать, когда меня станут разглядывать на Завтраке, как я выгляжу сбоку и на что они все глядят; поверни голову, а после я поверну для тебя свою.
Кора сворачивает белую шею влево.
– Больше.
– Больше чего?
– Я все еще вижу второй глаз.
Кора еще чуть-чуть сворачивает шею и с той осыпается немного пудры.
– Вот так, Кора. Так и оставайся. Именно так. О! (голос по-прежнему ровен) я само совершенство!
Она безрадостно хлопает в ладоши, но даже хлопки ее кажутся мертвым.
И словно в ответ на этот призывный звук, дверь растворяется и в комнату быстрым шагом входит Стирпайк. Щека его залеплена свежим пластырем. Двойняшки встают и медленно подступают к нему, соприкасаясь плечами.
Стирпайк окидывает их быстрым взглядом, вытаскивает из кармана трубку, высекает огонь. Миг он держит пламя в ладонях, но только миг, потому что Кора медленным жестом лунатички поднимает и роняет на пламя руку, гася его.
– Что, разрази меня чума, вы делаете? – восклицает Стирпайк, в кои-то веки теряя власть над собой. Увидеть Графа, сычом сидящего на каминной доске, потерять отодранную кошачьей лапой малую часть лица, и все это за одно утро – такое способно хотя бы на время пошатнуть самообладание любого человека.
– Не надо огня, – говорит Кора. – У нас больше не бывает огня.
– Мы его больше не любим. Нет. Совсем не любим.
– Совсем, с тех пор, как мы…
Стирпайк прерывает сестер, поскольку знает, в какую сторону повлеклись их мысли, а сейчас, перед самым Завтраком, времени на воспоминания нет.
– Вас ждут! Все уже уселись за стол и ждут вас не дождутся. Все спрашивают, куда вы запропастились. Вперед, прекрасная пара! Позвольте мне сопровождать вас, по крайности, часть пути. Выглядите вы совершенно обольстительно – но что же вас задержало? Вы готовы?
