Свелтер провел ладонью по глади своего оружия. Поднеся сталь к толстым губам, он поцеловал ее, затем, чуть отступив назад, обеими руками обхватил рукоять секача и поднял его над своей опущенной головой. Привстав на цыпочки, он на мгновение замер – тут-то паучиха и залепила ему левый глаз. Она прочно уселась поверх него, радуясь перекатам накрытого ею глазного яблока. Именно этого дожидался Флэй последние несколько секунд – с того мгновения, как углядел паучиху. Ему казалось уже, что он по меньшей мере час пролежал, беззащитный, под убийственным секачом. Теперь настал его миг и, подхватив меч, упавший с ним рядом, когда и сам он упал, Флэй мгновенно перекатился по полу – подальше от пуза повара и от его оружия.
Повар, покрывшийся от досады испариной, ибо уже вторично столкнулся он в самый миг разрешения своих упований с дурацкой помехой, воображал тем не менее, будто Флэй так и лежит у его ног. Нанеси он удар, невзирая на залепивших ему глаза пауков, Флэю, быть может, и не удалось бы спастись. Но господин Свелтер полагал, что убить врага и не увидеть, как тот умирает – результат просто плачевный, в особенности после всех трудов, какие он положил на достижение оного. Под дверью лорда Сепулькревия дело обстояло иначе. Там и света-то никакого не было. Ныне же, когда прекрасная луна так замечательно все освещает, не время да и не место отдаваться на милость паучьих причуд.
Поэтому он опять прижал секач к груди, высвободив правую руку, стряхнул насекомых, и только вновь занеся орудие убийства, обнаружил, что жертва его испарилась. Он резко развернулся на каблуках, и еще не завершив разворота, ощутил в левой ягодице добела раскаленную боль, а следом и как бы жестокий ожог между виском и щекой. Завизжав, точно свинья, он крутанулся обратно, поднося пальцы к месту, на котором полагалось находиться уху. Ухо отсутствовало. Флэй отсек его, теперь оно раскачивалось взад-вперед примерно в футе над досками пола – в гамаке, подвешенном пауками на дальнем конце залы. И вряд ли сыскался бы на свете сибарит, способный развалиться на своем ложе хотя бы наполовину столько же томно, как это бескостное создание!
Лунный луч, падавший на его охряную мочку, уважительно удалился, ухо укрыла тактичная тьма. Флэй успел нанести подряд два быстрых удара – колющий и секущий. Второй пришелся мимо черепа, но первая кровь все же была пролита, собственно, первая и вторая, поскольку обильно кровоточил и Свелтеров зад. Если быть совершенно точным, на левой его ягодице постепенно разрастался целый остров – красный, проступавший сквозь белую ткань. Очертания острова менялись с каждой секундой, но, когда стихло эхо Свелтерова визга, он более всего напоминал формой перевернутое ангельское крыло.
Полученный удар окровавил Свелтера, но не более. На всех тех акрах, коими измерялась поверхность его телес, лишь одна-две вехи, будучи выломанными, позволили бы обнаружить податливую почву. То, что из него хлестала кровь, ничего не значило. Крови в Свелтере хватило бы, чтобы оживить анемичную армию да еще и на охлаждение пушек осталось бы. А кровеносные сосуды его вполне могли обвить, подобно дикому винограду, Кремнистую Башню от основания до верхушки и потом еще до половины вниз – недурной получился бы дом для вампира.
Так или иначе, кровь из него истекала, и холодная, расчетливая злоба сменилась окончательной яростью, никак уже не связанной с прошлым. Бешенство ее порождалось настоящим, и Свелтер, ринувшись головою вперед в разделявшую врагов пелену, обрушил на господина Флэя размашистый рубящий удар. Двигался он стремительно, и если бы лунная паутина не скрала расстояние, обманом заставив Свелтера поторопиться с ударом, возможно, тем бы все и закончилось – осталось бы лишь куда-то пристроить труп. Впрочем, даже дуновенья и свиста стали хватило, чтобы у господина Флэя и волосы встали дыбом, и жутковато загудело в ушах. Впрочем, почти мгновенно опомнившись, Флэй ударил в ответ, попав повару, на миг утратившему равновесие, во вздутый валик плеча.
После этого события стали разворачиваться намного быстрее – как будто все, происшедшее прежде, было только прелюдией. Восстановив нарушенную бесплодным ударом устойчивость, Свелтер, ощущавший свежую боль в плече и сознававший, что он способен достать своим секачом дальше, чем Флэй, ухватился за самый конец рукояти и закружил, точно волчок, – ноги его с чудовищной скоростью переступали под брюхом, совершая не только замысловатые танцевальные па, в которых тело повара вращалось, как вертлюг, но и с каждым мигом приближая его к господину Флэю. Выставленный вперед секач пел, проносясь по кругу. То немногое, что осталось в середине залы от паутины, пало, сметенное этим дебелым, испятнанным луною циклоном. На миг замешкавшийся Флэй в зачарованном ужасе наблюдал быструю смену лиц, создаваемую кружением Свелтера – лиц, коих у того оказались сотни, появлявшихся и исчезавших с великой быстротой (перемежаясь, в самом буквальном смысле этого слова, равным числом великанских затылков). Свистящая сталь стремительно приближалась. Вращение было слишком быстрым, чтобы Флэй мог успеть нанести удар, да и достать врага, оставаясь на месте, ему все едино не удалось бы.
Отступая назад, Флэй понял, что его понемногу теснят в дальний угол залы. Свелтер накатывал, точно ночной кошмар. Разум его продолжал работать, но в физическом совершенстве, с которым двигались ноги повара, в самом кружении стали проступало нечто экстатическое, нечто, приобретавшее, благодаря именно совершенству своему, отдельное, самостоятельное бытие. Трудновато было представить, как сможет теперь остановиться эта белая глыба.
И тут господина Флэя осенила счастливая мысль. Будто бы уворачиваясь от налетающей стали, он отступал все дальше и дальше в угол, пока изогнутый хребет его не соприкоснулся с чертой, по которой смыкались две стены. Загнанный по собственному выбору в западню, – ибо он успел бы, если бы захотел, проскочить в затянутый дождем проем, Флэй вытянулся в полный рост, вжал спину в образованный стенами прямой угол, опустил меч вдоль тела – и стал ждать.
Свистящий секач мгновенно приблизился. При каждом промельке вращающейся головы повара Флэй видел впивавшиеся в него налитые кровью глазки. Они походили на сгустки ненависти, и настолько сосредоточен на смерти Флэя был каждый помысел, каждый нерв подлетавшего все ближе и ближе повара, что всегдашняя сообразительность на время покинула его и случилось то, на что и рассчитывал Флэй. Дуга, описываемая длинным оружием, была так широка, что левую и правую ее оконечности уже отделяли от сходящихся стен всего несколько дюймов, и на следующем обороте секач врезался в штукатурку, а следом стены – так показалось Свелтеру – скакнули ему навстречу, и руки его пронзила острая боль от удара, снесшего порядочный кусок заплесневелой стены. Флэй, так и державший меч опущенным вдоль ноги, уперев его в пол рядом с правой ступней, принял на себя лишь малую часть напора рухнувшей туши Свелтера. Смертоносное вращение прервалось так внезапно и резко, что Свелтер, не более способный управлять своим телом, чем сломавшаяся машина, утратившая и ритм движения, и движущую силу, еще продолжая топать вперед, обвалился, так сказать, вовнутрь собственной кожи. Не будь Флэй столь тощ и не затиснись столь глубоко в угол, он, пожалуй, задохся бы. И так-то вязкий нажим облепленной паутиной одежды Свелтера на лицо Флэя оставил ему возможность делать лишь куцые, болезненные вдохи. Предпринять он ничего не мог, руки его были прижаты к бокам, лицо смято. Но последствия потрясения понемногу проходили, и Свелтер, словно к нему вдруг вернулась память, пошатываясь, как во хмелю, стал выползать из угла, и хоть воспользоваться мечом на расстоянии столь близком господин Флэй не мог, он быстро скользнул вдоль левой стены и, обернувшись, увидел, что можно бы попытаться ткнуть Свелтера в ребра, пока тот выписывает по полу широкие пьяные загогулины. Головокружение, коим это вращение наградило Свелтера, на сей раз сослужило ему хорошую службу, ибо его так мотало по Паучьей Зале, что он обратился в мишень, пригодную разве что для пустякового кровопускания.
