«Ну их к дьяволу, селедок, – заливался он про себя. – Плоские, как обои. Клянусь всем, что есть разумного на земле, в последнем вскрытом мною покойнике живости было больше, чем в них обеих вместе взятых, даже когда они делают сальто».
Внутренне произнося все это, он, наружно, с увлечением вслушивался в каждое слово госпожи Шлакк.
– И всегда ведь одно и то же, – дрожащим голоском говорила та, – одно и то же. Такая соответственность, а я ведь уже не молоденькая.
– Конечно, нет, конечно, нет, фу ты ну ты; клянусь всяческой проникновенностью, в ваших словах присутствует прямое благородство, госпожа Шлакк, – прямое благородство, – сказал Прюнскваллор, одновременно прикидывая, поместится ли она в его черный саквояж, если оттуда не вынуть пузырьки.
– Потому как мы уж не такие теперь молодые, какие были, правда, сударь?
Прюнскваллор досконально обдумал ее высказывание и покачал головой.
– В сказанном вами звенит нота истины, – сказал он. – Фактически все ее ноты, какие только бывают. Так сказать, динь-дон, в сердце звон. Но расскажите-ка мне, госпожа Шлакк, расскажите – со всей присущей вам выразительностью – о господине Шлакке – или это неделикатная просьба? Нет, нет, навряд ли. Вы что-нибудь знаете о нем, Фуксия? Знаете? Лично для меня он – тайна за семью морями. Или, вернее, лежащая на дне таковых – в семи футах под килем. Как странно! Под самым килем. Или немного вбок? Ну да не важно. Грубо говоря: существовал ли когда-нибудь… Нет, нет! Потактичней, пожалуйста! Кем был… Опять не то! Грубо, грубо! Прошу прощения. Так вот, о господине Шлакке, дорогая моя госпожа, был ли у вас когда… ну, кто-то вроде… Да смилуются надо мной небеса! Ведь сколько лет я вас знаю и вдруг, откуда ни возьмись, этакая головоломка, выскакивает себе точно черт из табуретки. Тоже в своем роде «динь-дон», ха-ха-ха! Но какова задачка! Вам так не кажется, дорогая?
Это уже к Фуксии.
Девочка невольно улыбнулась, не выпуская, однако, руки старой няньки.
– Когда ты вышла за господина Шлакка, нянюшка? – спросила она.
Прюнскваллор глубоко вздохнул.
– Прямой подход, – пробормотал он. – Мастерский маневр. Да благословит Господь мою околичную душу, всем нам есть чему поучиться… всем.
Госпожа Шлакк, выпрямившаяся и затвердевшая от стеклянных виноградин на шляпе до крохотного ее седалища, засветилась от гордости.
– Господин Шлакк, – объявила она тонким, высоким голоском, – женился на мне…
Донеся до слушателей эту главную, как ей представлялось, мысль, она замолчала, а после в виде запоздалого пояснения прибавила:
– …Да в ту же ночь и помер – и не удивительно.
– Благие небеса – живые, и мертвые, и те, кто еще не решили, куда им! Во имя всяческой загадочности, дорогая моя, да нет, драгоценнейшая госпожа Шлакк, что это вы говорите такое? – воскликнул Доктор с такими высокими переливами, что птица, затаившаяся в кроне дерева за их спиной, продралась сквозь листву и рванула на запад.
– Припадок у него приключился, – пояснила госпожа Шлакк.
– У нас – тоже – случались – припадки, – вдруг произнес некий голос.
Все трое уже позабыли о Двойняшках, и потому испуганно обернулись, но все же не успели приметить, какая из них открыла рот.
Впрочем, стоило им обернуться, как Кларисса нараспев сообщила:
– У обеих, одновременно. Было очень мило.
– А вот и не было, – возразила Кора. – Ты забыла, какие они были противные.
– А, это! – откликнулась ее сестра. – Это мне было все равно. Вот когда мы не смогли ничего делать ни левой рукой, ни ногой, тогда они мне разонравились.
– Так я же об этом и говорю, разве нет?
– Нет, не об этом.
– Кларисса Гроан, – сказала Кора, – ты слишком много на себя берешь.
– О чем ты? – спросила Кларисса, встревожено взглядывая на сестру.
Впервые за все это время Кора обратилась к Доктору.
– Невежда, – безучастно поведала она, – совсем не понимает, что такое облик речи.
Нянюшка Шлакк не совладала с охватившим ее искушением поправить леди Кору – это внимание, проявленное к ней Доктором, внушило старушке потребность продлить разговор. Тем не менее, нервная улыбка кривила ее губы, когда она произносила:
– Так не говорят, леди Кора: «облик речи»; вы имели в виду «фигуру речи».
Собственная осведомленность касательно этого оборота доставила Нянюшке огромное наслаждение, улыбка так и продолжала трепетать на ее морщинистых губках, пока она не обнаружила, что тетушки молча разглядывают ее.
– Служанка, – сказала леди Кора. – Служанка…
– Да, моя госпожа. Да. Да, моя госпожа, – с трудом вставая, сказала нянюшка Шлакк.
– Служанка, – эхом отозвалась Кларисса, которой случившееся, пожалуй, даже понравилось.
Кора повернулась к сестре.
– А ты и вообще помолчи.
– Чего это?
– Да того, что она не с тобой была непочтительна, дура.
– Но я тоже хочу ее как-нибудь наказать, – сказала Кларисса.
– Почему?
– Потому что я уже очень давно никого не наказывала… А ты?
– Ты вообще никогда никого не наказывала, – сказала Кора.
– Вот именно, наказывала.
– Кого?
– Не важно кого. Наказывала, и в этом все дело.
– Какое дело?
– Наказание.
– Ты про нашего брата, что ли?
– Не знаю. Хотя ее-mo нам поджигать не придется – или придется?
Фуксия вскочила.
Ударь она любую из теток – да и просто притронься к ним, – ее бы, верно, стошнило, поэтому трудно сказать, что она собиралась сделать. Руки ее, повисшие вдоль тела, дрожали.
Фраза «Хотя ее-то нам поджигать не придется – или придется?» отыскала себе длинную, почти пустую полку в самой глубине мозга доктора Прюнскваллора, и другая занятная фразочка, дремавшая, свернувшись калачиком, на одном из ее концов, была вскоре сброшена вниз долговязой пришелицей, которая вытянулась, начиная с «X» в голове его и кончая «я» на хвосте, в полную длину полки и перемигивала всеми своими сорока да еще одним (в пренебрежении принятыми правилами) глазками – считая по одному на букву, а все прочее отбросив на счастье; а вот и нечего было спать – владелец полки, да собственно, и всей костяной обители, в коей она помещалась, имел обыкновение в минуты самые неподходящие выдергивать придремавшие фразочки из наисмутнейших щелей и закутков, не говоря уж о полках, на коих притаились его серые клеточки. Тут всегда было неспокойно. Нянюшка Шлакк, прижав к зубам кулачок, старалась сдержать слезы.
Ирма смотрела в другую сторону. Леди не участвуют в «сценах». Они их просто не замечают. Она это отлично помнила. Урок Седьмой. Изогнув ноздри до того, что каждая приобрела положительное сходство с триумфальной аркой, Ирма уверила себя, что ничего толком не слышала.
