Словно не слыша, он повертел в руках ветку и глянул на Киду.
Тяжкая голова его лежала, откинувшись, на стене, но едва повернув ее к Киде, он сразу закрыл глаза.
– Кида, – сказал он, – я буду ждать тебя этой ночью. В травянистой ложбине, к которой спускается Извитой Лес. Ты помнишь ее?
– Я приду, – сказала она. И при этих словах воздух, еще разделявший их лица, похолодел – стальное лезвие длинного ножа ударило в камень меж ними и обломилось.
Рантель стоял перед ними, дрожа.
– У меня есть еще один нож, – сказал он чуть слышно. – Немного длиннее этого. И к вечеру, когда мы сойдемся в ложбине, он станет еще острее. Нынче полнолуние. Кида! Ах, Кида! Как же ты все забыла?
Брейгон встал. Он сделал один только шаг, заслонив своим телом Киду. Она, оставаясь неподвижной, закрыла глаза.
– Это сильнее меня, – сказала она. – Сильнее. Я счастлива.
Брейгон стоял перед соперником. Говорил он через плечо, не отрывая глаз от врага.
– Он прав. Встретимся на закате. Один из нас вернется к тебе.
И тогда Кида схватилась руками за голову.
– Нет, нет, нет, нет! – закричала она. Однако она знала, что так и случится, и притихла, прислонясь к стене и опустив на грудь голову, так что волосы скрыли ее лицо.
Двое мужчин отошли от нее, понимая, что не смогут быть с нею в этот несчастный день. Им надлежало заняться оружием. Рантель ушел в хижину, но через минуту вернулся, уже в плаще, и приблизился к Киде.
– Я не понимаю твоей любви, – сказал он.
Кида подняла взгляд, увидела голову Рантеля, гордо сидящую на шее, волосы, схожие со сметанной из тьмы копной.
Она не ответила. Она видела в нем только силу, высокие скулы, огненные глаза. Только молодость.
– Вина на мне, – сказала она. – Это я должна умереть. И я умру, – поспешно добавила она. – Скоро – но сейчас, что сейчас происходит со мной? Я не способна проникнуться ни гневом, ни ненавистью – ни даже мукой и смертью. Прости меня. Прости.
Потянувшись, Кида взяла его за руку с зажатым в ней кинжалом.
– Не знаю, не понимаю, – сказала она. – Не думаю, что все это в нашей власти.
Кида отпустила руку Рантеля, и он, дойдя вдоль высокой стены до места, где та изгибалась, исчез за поворотом.
Брейгон тоже уже скрылся из виду. Глаза Киды затуманились.
– Кида, – сказала она себе. – Кида, ведь это трагедия. Но слова ее еще бессмысленно висели в утреннем воздухе, а уж Кида сжала ладони, не подвластная муке – ярко оперенная птица все еще пела в ее груди… по-прежнему пела.
ГОРНИЦА КОРНЕЙ
– На сегодня вполне достаточно, – сказала леди Кора и положила вышивание на столик у кресла.
– Но ты вышила только три стежка, Кора, – сказала леди Кларисса, вытягивая нить на длину руки.
Кора обратила к ней полный подозрения взгляд.
– Ты следила за мной, – сказала она, – ведь так?
– Это не тайное дело, – ответила ее сестра. – Шитье – дело не тайное.
И она покачала головой.
Кора, нимало не убежденная, сидела, надувшись и потирая одним коленом другое.
– Ну вот, и я тоже закончила, – произнесла, нарушая молчание, леди Кларисса. – Половина лепестка, для такого дня, как этот, пожалуй, вполне достаточно. Еще не время для чая?
– Почему тебе всегда нужно знать время? – спросила Кора. – «Завтракать еще не время, Кора?»… «Обедать еще не время, Кора?»… «Еще не время для чая, Кора?» – и так далее, и так далее. Сама же знаешь, все равно никакой разницы, сколько сейчас времени, нет.
– Когда проголодаешься, есть, – сказала Кларисса.
– И тоже нет. Ничто не имеет ровно никакого значения – даже когда проголодаешься.
– И все-таки есть, – не согласилась сестра. – Есть, я знаю.
– Кларисса Гроан, – сурово произнесла Кора, поднимаясь из кресла, – ты слишком много знаешь.
Кларисса не ответила, но прикусила тонкую, отвисшую нижнюю губу.
– Обычно мы занимаемся шитьем много дольше, правда, Кора? – сказала она наконец. – Иногда по нескольку часов подряд и всегда при этом разговариваем, много, а сегодня все не так, верно, Кора?
– Не так, – отозвалась Кора.
– А почему?
– Не знаю. Наверное, потому что нам это было ненужно, глупенькая.
Кларисса тоже встала из кресла, разгладила пурпурный атлас своего платья и лукаво взглянула на сестру.
– Я-то знаю, почему мы не разговаривали, – сказала она.
– Ничего ты не знаешь.
– А вот и знаю, – сказала Кларисса. – Я знаю.
Кора фыркнула, подошла, шурша платьем, к высокому стенному зеркалу и поправила булавку в прическе. Затем, решив, что выдержала достаточно долгую паузу:
– А вот и не знаешь, – сказала она и над отражением собственного плеча уставилась в зеркало, разглядывая сестру. Не привыкни она за сорок девять лет к этому явлению, она бы, верно напугалась, увидев в стекле, рядом со своим лицом, другое, пусть меньшее, поскольку сестра находилась от нее на некотором расстоянии, но уставившееся на нее точь-в-точь с таким же выражением.
Она увидела в зеркале, как раскрывается рот сестры.
– Я знаю, – донесся сзади голос, – потому что мне известно, о чем ты думаешь. Все очень просто.
– Это ты думаешь, что знаешь, – ответила Кора, – а я знаю, что ничего ты не знаешь, потому что я знаю, что ты целый день думала, будто я думаю об этом, вот почему.
Логичность ее ответа, похоже, не произвела на Клариссу очень уж сильного впечатления – та хоть и помолчала с минуту, но после снова взялась за свое:
– Сказать тебе, о чем ты думала? – спросила она.
– По-моему, ты можешь сказать, если хочешь. Я не против. Ну, так о чем же? Мне даже интересно. Продолжай.
– А мне теперь что-то не хочется, – сказала Кларисса. – Пожалуй, я оставлю это при себе, хоть оно и очевидно, – Кларисса особенно налегла на слово «очевидно». – Так что, чай пить еще не время? Я позвоню в колокольчик, Кора? Как жаль, что сегодня слишком ветрено для дерева.
– Ты думала об этом мальчике, о Стирпайке, – сказала Кора, бочком придвигаясь к сестре и вглядываясь в ее лицо сблизи. Она чувствовала, что, внезапно вернувшись к прерванному разговору, сумеет побить бедную Клариссу ее же оружием.
– Как и ты, – сказала Кларисса, – я давным-давно поняла. Ведь так?
– Так, – сказала Кора. – Давным-давно. Теперь мы обе знаем.
