Мокрые от пота волосы липли к их лбам. Тела, покрытые ранами, ослабевали, но ни тот, ни другой не позволяли себе передышки.
Звездное небо стояло над ними в совершенном покое. Лунный свет инеем лег на горные кряжи далекого замка. К востоку недвижно лежали затянутые кисеей тростниковые топи. Охряные пятна крови, истекшей из многочисленных ран, покрывали тела обоих. Безжалостный свет играл на влажных, теплых потоках, безустанно стекавших по утомленным телам. Мгла призрачной слабости наполняла их нагие тела, и теперь они сражались как бы во сне.
В некий жестокий миг Кида внезапно очнулась от поразившего ее онемения и бегом устремилась к Извитому Лесу. Сквозь огромную, светозарную ночь, без плаща, с волосами, рассыпавшимися на одном из подъемов, она добежала наконец до склона, ведшего к краю ложбины. Пока она бежала, мука ее все росла. Странная, нездешняя сила истаяла в ней, упоение миновало – ныне ею владели лишь терзания страха.
Поднявшись на сникавший к ложбине гребень, Кида услышала – звук, столь слабый в столь огромной ночи, – дыханье мужчин, и сердце ее на миг воспряло, ибо они были живы.
Одним прыжком взлетев на кромку склона, Кида увидела их, пригнувшихся, переступающих внизу, в лунном свете. Крик застрял в ее горле, когда в глаза ей бросилась кровь, заливавшая их, и Кида рухнула на колени.
Брейгон заметил ее, и в усталых членах его вдруг запела ожившая сила. Мгновенным взмахом левой руки он отбил сжимающую кинжал руку Рантеля и, метнувшись следом за ним с такой быстротой, словно сам он стал частью врага, погрузил свой нож в смутно светящуюся грудь.
Ударив, Брейгон отдернул клинок, и едва Рантель осел наземь, отбросил оружие прочь.
Он не обернулся к Киде. Он стоял неподвижно, схватившись руками за голову. Кида же никакого горя не почувствовала. Уголки ее губ приподнялись. Время ужаса еще не приспело. Происшедшее еще не стало реальным – пока. Она смотрела, как Рантель привстает, опираясь на левую руку, как нащупывает в росе свой нож. Жизнь истекала из него через рану в груди. Кида смотрела, как он, собрав в правую руку всю силу, какая еще сохранилась в нем, внезапным нескладным движением бросает нож, как тот распарывает воздух. Нож отыскал себе цель в горле недвижной статуи. Руки Брейгона опали, мертво повиснув вдоль боков. Сделав два шага вперед, он покачнулся – с торчащей из горла костяной рукояткой – и замертво рухнул поперек тела своего убийцы.
«СНОВА САДИТСЯ СОЛНЦЕ»
– Равенство, – сказал Стирпайк, – вот в чем соль. Это единственно истинная, коренная предпосылка, которая способна, не ограничиваясь ничем, порождать созидательные идеи, и ею можно пользоваться, не впадая в предубеждения. Абсолютное равенство общественного положения. Имущественное равенство. Равное распределение власти.
Кончиком таящей клинок трости он пристукнул по камню, лежащему в мокрой листве, и камень укатился в мелкий подлесок.
Стирпайк, разыграв великое изумление, перехватил Фуксию в сосновом лесу, когда она, проведя вторую половину дня среди деревьев, возвращалась в замок. То был последний вечер перед роковым пожаром. Назавтра у него уже не нашлось бы времени на такого рода пустую болтовню. План поджога сложился окончательно, все детали его были обдуманы досконально. Двойняшки отрепетировали свои роли, и Стирпайк уверился, что может положиться на них – в разумных пределах. В этот вечер, с приятностью проведя долгое время в ванне Прюнскваллоров, он приоделся с пущим против обычного тщанием. Со всегдашним усердием расчесал он и свои редкие, цвета пакли волосы, приладив их к выпуклому лбу и со всех сторон оглядев себя в трех зеркалах, расставленных им по столику у окна.
Выходя из дому, Стирпайк покручивал в пальцах тонкую трость. Трость кружила в его руке, точно колесная спица. Может быть, стоит заглянуть ненадолго к Двойняшкам – или не стоит? С одной стороны, ему не следует слишком их волновать, ибо завтра им предстоит нечто вроде экзамена, а от чрезмерного возбуждения они могут вмиг забыть все, чему их учили. С другой – если он не станет прямо говорить о завтрашнем предприятии, но подбодрит их косвенным образом, это, глядишь, и поможет им продержаться последнюю ночь. Важно, чтобы сестры как следует выспались. Ему вовсе не нужно, чтобы они всю ночь просидели на краешках кроватей, разинув рты и таращась одна на другую.
Пожалуй, следует нанести им совсем короткий визит, а после прогуляться по лесу, где, как полагал Стирпайк, ему, быть может, удастся встретиться с Фуксией, пристрастившейся часы напролет пролеживать под некой сосной, росшей в прогалине, которую Фуксия в простоте душевной полагала никому не известной.
Решив потратить несколько минут на сестер, он быстрым шагом пересек квадратный замковый двор. Прерывистый свет пробивался сквозь тучи, арки, обступившие дворик, отбрасывали бледные тени, то выцветавшие, то сгущавшиеся, по мере того как тучи, скользя, застилали солнце и выпускали его на волю. Стирпайка, когда он вошел в бессолнечный замок, проняла зябкая дрожь.
Добравшись до тетушкиных покоев, он стукнул в дверь и, не дожидаясь ответа, вошел. В камине горел огонь, к которому Стирпайк и направился, глядя, как одинаковые лица Клариссы и Коры поворачиваются к нему на длинных припудренных шеях. Глаза их таращились на Стирпайка поверх расшитой спинки кушетки, которую сестры подтащили поближе к огню. Лица провожали его, шеи раскручивались вспять, пока не раскрутились совсем, когда Стирпайк встал перед сестрами спиною к огню, расставив ноги и сцепив сзади руки.
– Мои дорогие, – сказал он, поочередно пригвоздив каждую к месту магнетическим взглядом, – мои драгоценнейшие, как вы себя чувствуете? Однако к чему спрашивать? Выглядите вы обе ослепительно. Редко случалось мне видеть вас, леди Кларисса, столь прелестной, впрочем, сестра ваша отнюдь не желает, чтобы вся прелесть мира досталась одной лишь вам. Совершенно ведь не желаете, леди Кора, не так ли? Я уж и не упомню, когда вы в большей мере походили на невесту на свадебном пиру. Какое наслаждение вновь оказаться близ вас.
Двойняшки смотрели на него, поерзывая, впрочем, никакого выражения на лицах обеих не напечатлилось.
После продолжительного молчания, пользуясь коим Стирпайк согревал у огня руки, Кора произнесла:
– Ты хочешь сказать, что я восхитительна?
– Он сказал по-другому, – вступил монотонный голос Клариссы.
– Восхитительна, – сказал Стирпайк, – это слово из словаря. Все мы – узники словаря. Мы выбираем то, на что обрекает нас эта гигантская тюрьма с бумажными стенами – маленькие, черненькие, отпечатанные слова, между тем как на самом-то деле нас влечет к свежести звуков, нами произносимых, к новым привольным звучаниям, способным по-новому воздействовать на тех, кто их слышит. В мертвом, закованном в кандалы языке, дорогие мои, вы восхитительны, и увы! смогу ли я отыскать новые, с иголочки звуки, которые открыли бы вам, что я на самом деле думаю о вас, сидящих предо мною бок о бок во всем вашем пурпурном великолепии! Увы, сие несбыточно. Жизнь слишком быстротечна для ономатопеических изысканий. Мертвые же слова не повинуются мне. Я, сударыни мои, не способен издать ни единого подходящего к случаю звука.
