Взгляд Фуксии прошелся по череде голов. Одна за другой: старые, ничего не понимающие головы.
Последней была Ирма.
«Вот и она тоже не родовита, – думала Фуксия, – и шея у нее слишком чистая, самая длинная, тонкая и смешная шея, какую я когда-либо видела. Интересно, может, она, на самом деле, белый жираф и только притворяется человеком?» Мысли девочки перескочили к жирафьей ноге на чердаке. «А вдруг это ее нога», – подумала она. Идея эта до того понравилась Фуксии, что она забыла о необходимости следить за собою и прыснула.
Саурдуст, как раз собиравшийся начать свою речь и уже воздевший ради того дряхлую руку, вздрогнув, уставился на Фуксию. Госпожа Шлакк покрепче прижала к себе Титуса и замерла, вслушиваясь. Лорд Сепулькревий не переменил позы, но неспешно приоткрыл один глаз. Леди Гертруда, словно услышав сигнал, крикнула Флэю, замешкавшемуся за дверью библиотеки:
– Да открой же ты дверь, милейший, и впусти птицу! Что ты там топчешься?
Графиня присвистнула, странно, будто чревовещатель, и пеночка-трещотка, влетев в библиотеку, пронеслась по ней, как по длинной, темной пещере, и опустилась Графине на палец.
Ирма, услышав смешок девочки, дернулась, впрочем, она была слишком воспитана, чтобы оглядываться, так что отреагировать на смешок пришлось Доктору, что он и сделал, подмигнув Фуксии левым глазом из-под выпуклого стекла – точно устрица закрыла и отворила в воде створки своей раковины.
Саурдуст, выведенный из состояния душевного равновесия этой неподобающей помехой, как и присутствием пеночки, отвлекавшей его, прыгая вверх и вниз по руке леди Гертруды, снова задрал подбородок, теребя пальцами затяжной булинь в своей бороде.
Хриплый, дрожащий голос его побрел по библиотеке, как заблудившийся посетитель.
Длинные полки, ярус за ярусом, обступали собравшихся, замыкая их мир в стену других миров, скованных, но живых средь хитросплетения миллионов запятых, двоеточий, точек, дефисов и всевозможных печатных знаков.
– Мы собрались в этой древней библиотеке все вместе, – говорил Саурдуст, – по настоянию Сепулькревия, семьдесят шестого графа из дома Горменгаста и господина всех просторов земных, что облегают нас, вплоть до самых пустошей севера, до серых соленых южных болот, до зыбучих песков и беспричинного моря востока, до бессчетных мослов западных скал.
Слова истекали из старца тихим, монотонным потоком. Закончив фразу, Саурдуст ненадолго закашлялся, но совладал с собой и механически продолжал:
– Мы собрались в сей семнадцатый день октября, дабы выслушать его светлость. Луна господствует в эти ночи, реки полнятся рыбами. Совы Кремнистой Башни взыскуют добычу, как в давнее время, и потому уместно, чтобы его светлость поделился с нами в сей семнадцатый день осеннего месяца тем, что у него на уме. Ближайший час не взывает к исполнению священных обязанностей, от коих никогда он не уклонялся. А потому уместно и правильно свершить все это сейчас – в шестом часу по счету дневного времени… Как Распорядитель Ритуала, Хранитель Грамот и Наперсник Рода, я вправе сказать, что обращение к вам его светлости ничем не нарушит догматов и принципов Горменгаста… И однако же, ваша светлость и вы, достопочтенная супруга его, – напевно продолжал Саурдуст, – ни для кого из пришедших сюда не тайна, что помыслы наши обращены будут в этот вечер к младенцу, занимающему ныне почетное место, к лорду Титусу. Нет, это не тайна. – Из груди Саурдуста снова вырвался жуткий кашель. – К лорду Титусу, – сказал он, уставив на мальчика затуманенный взгляд. И затем повторил погромче, уже раздраженно: – К лорду Титусу.
Нянюшка Шлакк, сообразив вдруг, что старик делает ей какие-то знаки, поняла, что ей надлежит поднять младенца повыше, как некий образчик продукции или вещь, продаваемую с аукциона. Она подняла Титуса, но никто не удостоил экспонат взглядом, разве что Прюнскваллор, глаза которого аккуратно вобрали в себя Нянюшку, младенца и все остальное, да еще и с присовокуплением такой прожорливой, зубастой улыбки, что Нянюшка постаралась заслониться от нее плечиком и покрепче прижать Титуса к плоской своей груди.
– Я обращусь к вам спиной и четырежды стукну в стол, – сказал Саурдуст. – Шлакк поднесет младенца к столу, а лорд Сепулькревий… – Тут на него напал приступ еще более буйного, нежели прежде, кашля. В тот же миг и шея Ирмы легонько дрогнула, и она подпела Саурдусту пятью благовоспитанными лающими кашельками. С извиняющимся выражением Ирма повернулась к Графине, наморщив в знак самоосуждения лоб. Но Графиня не обратила на ее немую мольбу никакого внимания. Ноздри Ирмы изогнулись. Нет, она не осознала еще присутствия в библиотеке какого-то нового запаха, перебившего запах пыльной кожи, просто снабженные сверхчуткими нервными окончаниями ноздри ее проявили самостоятельность.
Чтобы оправиться от приступа, Саурдусту потребовалось некое время, однако в конце концов он выпрямился и продолжил:
– Шлакк поднесет младенца к столу, а лорд Сепулькревий соизволит приблизиться, следуя за своей челядинкой и, оказавшись прямо за мною, коснется моей шеи указательным пальцем левой своей руки… По оному знаку мы с Шлакк отступим, Шлакк же оставит младенца лежать на столе, а лорд Сепулькревий обогнет стол и встанет, взирая на нас поверх такового.
– Что, голод томит, радость моя? Ни зернышка в животе не осталось? Так ведь? Ведь так?
Голос прозвучал так неожиданно, так громко и так сразу за неровным говорком Саурдуста, что каждый из присутствующих решил поначалу, будто слова эти обращены именно к нему; впрочем, повернувшись, все увидели, что Графиня беседует с пеночкой. Ответила пеночка что-либо или нет, так и осталось неизвестным, потому что на этот раз не только Ирму постиг новый приступ весьма не женственного сухого кашля, но и брат ее, и нянюшка Шлакк присоединились к ней, заглушив все прочие звуки.
Испуганная птица вспорхнула, лорд Сепулькревий остановился, не дойдя до стола, и сердито обернулся к нарушителям тишины, но тут его ноздри впервые учуяли еле приметный запах дыма, заставив Графа поднять голову и принюхаться, медленно и печально. В то же мгновение Фуксия ощутила першение в горле. Она оглядела залу и наморщила нос, поскольку дым, пусть еще незримый, понемногу пропитывал все вокруг.
Прюнскваллор поднялся из кресла, и, перевив белые руки и вопросительно поведя по воздуху носом, быстрым взглядом окинул библиотеку. Голова его склонилась набок.
– В чем дело, милейший? – тяжко вопросила снизу Графиня. Она все еще сидела на месте.
– Дело? – с многозначительной улыбкой откликнулся Доктор, продолжая шарить по библиотеке взглядом. – Дело в атмосфере, насколько я, ваша светлость, смею судить, произведя столь краткое, весьма, весьма краткое обследование, насколько я смею судить, ха-ха-ха! Дело в том, что атмосфера сгущается, ха-ха!
– Дым, – тяжело и резко объявила Графиня. – Ну и что с того? Вы разве никогда не слышали запаха дыма?
