Но самым выдающимся из этой четверки был мужчина по имени Артур. Пока лихтер приближался к бригу, он отважно сражался со своими пленителями. Только общими усилиями удалось втащить его на борт брига. Он громко протестовал против такого обращения и требовал, чтобы его освободили. Все лицо его, покрытое ранами и синяками, распухло, а одна щека превратилась в сплошную рваную ссадину. Его со всей возможной спешкой затолкали через люк в трюм. Пока он боролся, я уловил обрывки его истории, а впоследствии он рассказал ее во всей полноте. Состояла она в следующем. Он долго жил в городе Норфолке и был свободным человеком. У него там была семья, а по роду занятий он был каменщиком. Однажды, сильно задержавшись, он шел поздним вечером, направляясь к своему дому, который располагался на окраине города, и на безлюдной улице на него напала банда незнакомцев. Он боролся до тех пор, пока силы не покинули его. Нападавшие, наконец одолев его, вставили ему в рот кляп, связали веревками и избивали, пока он не лишился сознания. Несколько дней они прятали его в невольничьем загоне в Норфолке – похоже, это вполне обычное дело в городах Юга. В ночь накануне нашей встречи его вытащили из загона и доставили на борт лихтера, который, отойдя от берега, ожидал нашего прибытия. Он некоторое время продолжал свои протесты, и заставить его замолчать было совершенно невозможно. Однако в конце концов он умолк. Артур погрузился в мрачное и задумчивое настроение и, похоже, держал совет сам с собой. В решительном лице этого человека было нечто, наводившее на мысли о безрассудном отчаянии.
После того как мы вышли из Норфолка, наручники были сняты, и в течение дня нам было позволено оставаться на палубе. Капитан выбрал себе в посыльные Роберта, а я был назначен надзирать над кухней, а также заведовать распределением пищи и воды. У меня было три помощника из других невольников, плывших на «Орлеане», – Джим, Каффи и Дженни. Дженни доверили готовить кофе, который состоял из кукурузной муки, зажаренной дочерна в котелке, заваренной кипятком и подслащенной патокой. Джим и Каффи пекли кукурузные лепешки и варили бекон.
Стоя у стола, состоявшего из широкой доски, покоившейся на днищах бочек, я нарезал еду и раздавал каждому по куску мяса и «сэндвичу» из хлеба, а Дженни из котелка наливала всем по чашке «кофе». От использования тарелок не было и речи, и загрубелые пальцы рабов заняли место вилок и ножей. Джим и Каффи были весьма рассудительны и внимательны в своем деле, даже отчасти гордились своим положением помощников при кухне и, несомненно, чувствовали, что на них возложили огромную ответственность. Меня прозвали «стюардом»
[19]
– такое прозвание было дано мне капитаном.
Рабов кормили дважды в день, в десять утра и пять вечера, – и всегда мы получали одну и ту же пайку пищи и в том же виде, который я описал выше. На ночь нас загоняли в трюм и надежно запирали.
Едва большая земля скрылась из виду, как на нас налетел яростный шторм. Бриг раскачивался и клевал носом, и под конец мы стали опасаться, что он потонет. Некоторых донимала морская болезнь, другие бросились на колени в молитвах, а третьи крепко держались друг за друга, парализованные страхом. Результаты морской болезни сделали место нашего заключения еще более ненавистным и отвратительным. Для большинства из нас было бы счастьем, если бы сострадательное море вырвало нас в тот день из лап безжалостных людей (это спасло бы нас от мучений, вызванных сотнями ударов плетей, и вероятной жалкой смерти в финале). Думать о том, что Рэндалл и маленькая Эмми потонули бы среди чудовищ морских глубин, – и то приятнее, чем представлять, что с ними сталось сейчас. Ведь они, вероятно, так и влачат жизнь в ничем не оплаченных тяжких трудах.
Когда мы были в виду Багамской банки
[20]
– в месте, именуемом Олд-Пойнт-Компас, или «дыра в стене», – наступил штиль, который продержал нас тут трое суток. Дышать было нечем. Воды залива были необыкновенного белого цвета, похожего на известковое молоко.
Описывая ход событий, я ныне подошел к рассказу о происшествии, которое всегда вспоминаю не иначе как с чувством горестного сожаления. Я благодарю Бога, который с тех пор не только позволил мне спастись из узилища рабства, но был так милостив, что мне не довелось при этом омочить свои руки в крови Его созданий… Однако пусть те, кто никогда не был в подобных обстоятельствах, не судят меня строго. Пока они не побывают в цепях, пока на них не посыплются побои… Пока они сами не окажутся в том положении, в каком был я, похищенный и увезенный от дома и семьи в невольничьи земли, – пусть они воздержатся от всяческого осуждения выбора путей, ведущих к желанной свободе. Незачем строить теперь домыслы о том, насколько оправданным в глазах Бога или людей могло быть мое поведение. Достаточно сказать, что я способен поблагодарить самого себя за то, что в деле, которое некоторое время угрожало серьезными последствиями, никто не пострадал.
Ближе к вечеру в первый день штиля мы с Артуром были на баке судна, сидели на брашпиле
[21]
. Мы беседовали о возможной судьбе, которая ожидала нас, и вместе оплакивали свои несчастья. Артур сказал – и я с ним согласился, – что смерть далеко не так ужасна, как перспектива жизни, которая нас ожидала. Долгое время говорили мы о наших детях, о нашей прошлой жизни и о возможностях побега. Один из нас предложил завладеть бригом. Мы принялись обсуждать, возможно ли в таком случае проделать весь путь до побережья Нью-Йорка. Я мало что смыслил в навигации; но идея рискованного предприятия чрезвычайно меня увлекла. Мы обсуждали шансы «за» и «против» при столкновении с командой судна. На кого можно полагаться, а на кого нельзя, точное время и способ нападения – все это вновь и вновь обдумывали и проговаривали. С того мгновения, как возник этот замысел, ко мне вернулась надежда. Я непрестанно вертел его в уме то так, то эдак. Если являлись мысли о возможных препятствиях, то тут же наготове было и воображение, показывавшее, как можно их преодолеть. Пока другие спали, мы с Артуром оттачивали наши планы. Со временем и с большими предосторожностями мы мало-помалу познакомили со своими намерениями Роберта. Он сразу же их одобрил и со всем рвением вступил в заговор. Ни одному другому рабу мы не решились довериться. Поскольку воспитаны они были в страхе и невежестве, трудно даже представить себе, насколько униженно они шарахались от одного взгляда белого человека. Было небезопасно посвящать в столь дерзкую тайну любого из них, и под конец мы втроем решились взять на одних себя вселяющую страх ответственность за нападение.
Я уже говорил, что по ночам нас загоняли в трюм и задраивали люк. Как добраться до палубы – вот была первая представившаяся нам трудность. Однако на баке брига я заметил небольшую шлюпку, лежавшую дном вверх. Мне пришло в голову, что, если мы затаимся под ней, нас не хватятся в толпе, когда вечером будут сгонять невольников в трюм. Я был избран для того, чтобы проделать этот эксперимент – с целью удостовериться в его осуществимости. Соответственно этому решению следующим вечером после ужина, улучив возможность, я торопливо спрятался под ней. Лежа ничком на палубе, я видел, что происходило вокруг меня, сам оставаясь совершенно невидимым. Утром, когда невольники вышли из трюма, я выскользнул из своего укрытия, так и оставшись никем не замеченным. Результат оказался полностью удовлетворительным.
