Капитан и его помощник спали в капитанской каюте. От Роберта, который нередко имел случай, выполняя обязанности посыльного, бывать в этой части судна, мы узнали точное расположение их коек. Он же сообщил нам, что на столе у них всегда лежат два пистолета и абордажная сабля. Кок команды спал в камбузе на палубе; это была своего рода повозка на колесах, которую можно было перемещать по палубе так, как это требовалось для удобства, в то время как матросы, числом всего шесть человек, спали либо в носовом кубрике, либо в гамаках, подвешенных среди оснастки. Наконец все наши приготовления были завершены. Мы с Артуром должны были потихоньку проникнуть в каюту капитана, схватить пистолеты и саблю и как можно скорее отправить на тот свет его самого и помощника. Роберт, вооруженный дубинкой, должен был стоять у двери, ведущей с палубы в каюту, и в случае необходимости отбиваться от матросов до тех пор, пока мы не сможем поспешить ему на помощь. С матросами следовало поступить так, как сложатся обстоятельства. В случае, если нападение будет столь внезапным и успешным, что предотвратит всякое сопротивление, люк в трюм пусть остается задраенным. А в противном случае мы планировали позвать на помощь невольников, и в толпе, суматохе и сутолоке полны были решимости или вернуть себе свободу, или лишиться жизни. После этого я должен был занять освободившееся место рулевого и, правя на север, с помощью попутного ветра (как мы надеялись) доставить нас всех в землю свободы.
Помощника капитана звали Бидди. Имя капитана я ныне не могу припомнить, хотя вообще редко забываю имена, стоит мне раз их услышать. Капитан был небольшого роста, изящный человек, стройный и проворный, с гордой осанкой, и выглядел как само воплощение отваги. Если он еще жив и эти страницы когда-нибудь попадутся ему на глаза, он узнает о не внесенном в корабельный журнал факте, связанном с рейсом его брига из Ричмонда в Новый Орлеан в 1841 году.
Мы были полностью подготовлены и с нетерпением ожидали возможности привести наши замыслы в исполнение, но тут их разрушило печальное и непредвиденное событие. Роберт заболел. Вскоре было объявлено, что у него оспа. Ему становилось все хуже, и за четыре дня до нашего прибытия в Новый Орлеан он умер. Один из матросов зашил его в одеяло, привязав к ногам в качестве балласта большой камень, затем его уложили на крышку люка и, подняв его на талях над леерами, предали безжизненное тело бедного Роберта белесым водам залива.
Появление оспы всех нас повергло в панику. Капитан велел рассыпать по трюму известь и принять другие необходимые меры предосторожности. Однако смерть Роберта и присутствие страшной болезни подействовали на меня весьма угнетающе, и я взирал на безбрежные водные пространства с душой воистину безутешной.
Вечер или два спустя после похорон Роберта я сидел, прислонившись к люку подле бака, полный гнетущих мыслей, и один из матросов мягким голосом спросил меня, почему я пребываю в таком унынии. Тон и манеры этого человека внушали мне доверие, и я ответил ему: потому что я был свободным человеком и стал жертвой похищения. Он заметил, что этого любому было бы достаточно, чтобы пасть духом, и продолжал расспрашивать меня до тех пор, пока не вызнал все подробности моей истории. Он явно проникся сильным сочувствием к моей судьбе и, выражаясь грубоватым языком матроса, поклялся помочь мне всем, что в его силах, даже если у него «тимберсы треснут»
[22]
. Я попросил его снабдить меня пером, чернилами и бумагой, чтобы я мог написать своим друзьям. Он пообещал добыть их – но вот вопрос: как я смогу воспользоваться ими так, чтобы никто не увидел? Если бы я только сумел добраться до бака, когда его вахта будет окончена, а другие матросы будут спать, все это можно было бы исполнить. Мне сразу же пришла в голову мысль о шлюпке. Он считал, что мы недалеко от городка Белиз, что в устье Миссисипи, и письмо надо написать как можно скорее, иначе шанс будет упущен. Соответственно нашему уговору, я исхитрился на следующую ночь вновь затаиться под лодкой. Его вахта оканчивалась к полуночи. Я видел, как он прошел на корму, и через час последовал за ним. Он клевал носом над столом, наполовину задремав; на том же столе мерцал слабый огонек свечи, лежали перо и лист бумаги. Когда я вошел, он пробудился, поманил меня, чтобы я сел рядом с ним, и указал на бумагу. Я адресовал письмо Генри Нортапу из Сэнди-Хилл – сообщая, что я был похищен, затем отведен на борт брига «Орлеан», направляющегося в Новый Орлеан; что никак не могу даже представить, каков будет мой конечный пункт назначения, и что обращаюсь к нему с просьбой принять меры к моему вызволению. Письмо было запечатано, адрес надписан, и Мэннинг, который прочел текст, пообещал отправить его из новоорлеанского почтового отделения. Я поспешил назад в свое укрытие под шлюпкой, а утром, когда рабов выпустили из трюма и они разбрелись по палубе, вылез оттуда, незамеченный, и смешался с ними.
Мой добрый друг, которого звали Джоном Мэннингом, был англичанином по рождению и самым благородным, самым великодушным моряком, какой когда-либо ступал по палубе корабля. Он, житель Бостона, был высоким, хорошо сложенным человеком, около двадцати четырех лет, с лицом несколько рябым, но преисполненным добродушия.
Ничто не разнообразило монотонности нашей повседневной жизни, пока мы не достигли Нового Орлеана. Когда мы подошли к пристани, еще прежде, чем корабль успел пришвартоваться, я увидел, как Мэннинг спрыгнул на берег и поспешил в город. Но вначале он бросил многозначительный взгляд через плечо, давая мне понять цель своей срочной вылазки. Вскоре он вернулся и, проходя рядом со мной, подтолкнул меня локтем, сопроводив этот жест многозначительным подмигиванием – мол, «дело сделано».
Это письмо, как я впоследствии узнал, добралось до Сэнди-Хилл. Мистер Нортап съездил в Олбани и предъявил его губернатору Сьюарду, но поскольку в нем не содержалось никаких определенных сведений относительно моего вероятного местонахождения, в то время принимать меры к моему освобождению было невозможно. Власти сочли нужным отложить решение, полагая, что со временем удастся получить сведения о том, где я нахожусь.
Едва мы подошли к причалу, глазам нашим представилась счастливая и трогательная сцена. Как раз когда Мэннинг покинул бриг и отправился на почту, к кораблю подошли двое мужчин и стали громко выкликать Артура. Последний, узнав их, чуть с ума не сошел от радости. Его едва удержали, чтобы он не спрыгнул с борта брига. И когда вскоре состоялась их встреча, Артур ухватил встречавших его за руки и очень, очень долго не отпускал. Это были люди из Норфолка, которые прибыли в Новый Орлеан, чтобы вызволить его. Его похитители, как выяснилось, были арестованы и с тех пор сидели в норфолкской тюрьме. Они несколько минут переговорили с капитаном, а затем отбыли вместе с обрадованным Артуром.
Увы, во всей толпе, которая запрудила порт, не нашлось никого, кто знал бы меня или позаботился бы обо мне. Ни одного человека. Ни один знакомый голос не ласкал мой слух, не увидел я ни одного знакомого лица. Скоро, скоро Артуру предстояло воссоединиться со своей семьей и получить удовлетворение, видя, как грядет отмщение за причиненный ему вред; а мои родные – увижу ли я их вновь когда-нибудь? В сердце моем угнездилось чувство крайнего отчаяния, наполняя его безнадежностью и сожалением о том, что я не отправился на дно морское вместе с Робертом.
