Таким образом, каждый получает задание в соответствии со своими способностями, однако никто не должен приносить меньше, чем 200 фунтов хлопка. Я, поскольку всегда был неумел и неловок в этом деле, удовлетворил бы моего хозяина, принося это количество, а вот Пэтси непременно получила бы порку, если бы не принесла в два раза больше.
Хлопчатник достигает 5–7 футов
[60]
в высоту, на каждом стебле имеется огромное количество веточек, торчащих во все стороны, и они переплетаются друг с другом над водяной бороздой. Мало найдется зрелищ столь приятных глазу, как обширное хлопковое поле в полном цвету. Его вид рождает ощущение чистоты, точно безупречная равнина белого свежевыпавшего снега.
Иногда раб обирает одну сторону ряда и возвращается по другой, но чаще по одному рабу приходится на каждую сторону, и они собирают все цветущие коробочки, оставляя нераскрытые для последующего сбора. Когда мешок наполняется, его опорожняют в корзину и утаптывают. Необходимо быть крайне осторожным, когда в первый раз идешь по полю, чтобы не обламывать веточки со стебля. На сломанной ветке хлопок больше не расцветет. Эппс никогда не упускал случая применить самое суровое наказание к несчастному рабу, который по небрежности или случайности был хоть в какой-то степени повинен в этой оплошности.
От работников требуют выходить на поле с рассветом, и (за исключением 10–15 минут в полдень, которые отведены, чтобы торопливо проглотить пайку холодного бекона) им не позволяют ни минуты отдыха, пока не становится слишком темно, чтобы что-то разглядеть, а в полнолуние они часто работают до середины ночи. Невольники не осмеливаются остановиться даже в обеденное время, не осмеливаются вернуться в свои жилища, как бы ни было поздно, пока погонщик не отдаст приказ заканчивать.
Когда рабочий день в поле подходит к концу, корзины «транспортируют» – иными словами, относят в хлопкоочистительный амбар, где хлопок взвешивают. Как бы раб ни устал, как бы ни был изнурен, как бы ни жаждал сна и отдыха – но к амбару вместе со своей корзиной хлопка он приближается с неизменным страхом. Он знает: если веса не хватит, если он не выполнил данное ему задание полностью, придется страдать. А если он превысит вес на 10 или 20 фунтов, то, по всей вероятности, хозяин назначит ему такую же норму на следующий день. Так что независимо от того, слишком мало у него хлопка или он собрал выше своей нормы, путь к амбару всегда сопровождается страхом и дрожью. Чаще всего хлопка не хватает, и поэтому рабы не так уж торопятся покидать поле. После взвешивания следует порка; а потом корзины относят в амбар, где их содержимое хранится подобно сену, а всех работников посылают его утаптывать. Если хлопок не сухой, то, вместо того чтобы нести его в амбар сразу, его раскладывают на платформах в два фута высотой и примерно в три раза более шириной, крытых досками или жердями, с узкими проходами между ними.
И даже когда это сделано, дневные труды еще ни в коем случае не окончены. Теперь каждый должен заниматься назначенным ему рутинным делом. Один кормит мулов, другой – свиней, третий рубит дрова, и так далее. Кроме того, иногда приходится упаковывать хлопок в мешки при свете свечей. Наконец в поздний час невольники добираются до своих хижин, сонные и удрученные целым днем тяжкого труда. После этого необходимо разжечь в хижине огонь, намолоть зерна маленькой ручной мельницей и приготовить ужин на сегодня и обед для следующего дня в поле. Вся пища, дозволенная рабам, – это кукуруза и бекон: их выдают из амбара и коптильни каждое воскресное утро. Каждый получает на неделю три с половиной фунта
[61]
бекона и достаточное количество кукурузы, чтобы намолоть четверть бушеля
[62]
муки. И это все. Никакого чая, кофе, сахара и, за редким случайным исключением, – никакой соли. Я могу сказать, судя по десятилетнему опыту житья у хозяина Эппса, что ни один из его рабов никогда не страдает от подагры, вызываемой чрезмерно сытой жизнью. Свиней хозяина Эппса кормили лущеной кукурузой, а его «ниггерам» давали ее в початках. Первые, как он считал, будут быстрее жиреть на лущеной кукурузе, да еще и вымоченной в воде, – а последние, если баловать их так же, станут слишком толстыми, чтобы работать.
Эппс прекрасно умел считать и знал, как управляться со своими собственными животными, будь он пьян или трезв.
Зерновая мельница стоит во дворе под навесом. Она похожа на обычную кофейную мельницу, в ее загрузочную воронку входит примерно шесть кварт
[63]
. Была одна привилегия, которую Эппс свободно даровал каждому своему рабу. Они могли молоть свою кукурузу по вечерам в таких количествах, которые требовались, чтобы приготовить дневную трапезу – а могли смолоть весь недельный запас сразу – в воскресенье, что обычно и предпочитали. Очень великодушный человек был хозяин Эппс.
Я держал свою кукурузу в небольшом деревянном ящичке, а муку – в выдолбленной тыкве. И, кстати говоря, тыква – одна из самых удобных и необходимых посудин на плантации. Помимо того что она служит в рабской хижине заменой всевозможной кухонной посуде, ее еще используют для того, чтобы носить на поля воду. А в другой выдолбленной тыкве лежит обед. Наличие тыкв полностью освобождает от необходимости иметь бадьи, ковши, ведра и различные оловянные и деревянные излишества.
Когда зерно смолото и огонь разведен, бекон снимают с гвоздя, на котором он подвешен, отрезают ломоть и бросают на угли поджариваться. У большинства рабов нет даже ножей, не то что вилок. Они рубят свой бекон топором на деревянной колоде. Кукурузную муку смешивают с водой, лепешку кладут в очаг и запекают. Когда лепешка «хорошенько поджарится», с нее соскребают золу и пепел и кладут на колоду, которая служит столом, и обитатель невольничьей хижины усаживается прямо на землю, чтобы съесть свой ужин. К этому времени обычно уже наступает полночь. Тот же страх наказания, с которым рабы подходят к хлопковому амбару, владеет ими и тогда, когда они укладываются, чтобы получить несколько часов передышки. Теперь это страх проспать поутру. Такое преступление, несомненно, будет наказано не менее чем двадцатью плетьми. С молитвами о том, чтобы Господь сподобил его быть на ногах и бодрым при первом же звуке рожка, невольник погружается в свою ночную дремоту.
В бревенчатом невольничьем «особняке» не сыщутся мягкие кушетки. Моей кушеткой, на которой я спал год за годом, была доска двенадцати дюймов
[64]
в ширину и десяти футов в длину. Подушкой мне служил обрубок дерева. Постель состояла из грубого одеяла, и кроме него – ни клочка, ни шерстинки. Можно было бы использовать мох, если бы в нем тут же не заводились в изобилии блохи.
Хижина выстроена из бревен, в ней нет ни пола, ни окон. В последних совершенно нет нужды, поскольку щели между бревнами пропускают достаточно света. В ненастную погоду через них заливает дождь, делая хижину бесприютной и крайне неприятной. Грубая дверь висит на здоровенных деревянных петлях. В одном конце хижины сложен неуклюжий очаг.
