искренне вашему,
СОЛОМОНУ НОРТАПУ
Вот как я сделался рабом: в городе Вашингтоне меня одолел недуг, и некоторое время я был без сознания. Когда ко мне вернулись чувства, оказалось, что мои бумаги, подтверждающие, что я свободный человек, у меня украдены, а сам я, закованный в кандалы, нахожусь в пути к этому штату, и до сего времени мне ни разу не представилась возможность упросить кого-нибудь написать письмо за меня; а тот, кто ныне пишет его, рискует своей жизнью в случае разоблачения.
Упоминание обо мне в недавно опубликованной книге «Ключ к хижине дяди Тома» содержит лишь первую часть письма, а его постскриптум опущен. Полные имена джентльменов, которым оно адресовано, тоже указаны неверно, в них есть небольшое несоответствие – вероятно, типографская опечатка. А ведь, как покажет дальнейшее, именно постскриптуму, а не основному тексту этого послания, обязан я своим освобождением.
Воротившись из Марксвиля, Басс сообщил мне о том, что сделал. Мы продолжали держать наши полуночные советы, ни разу не заговорив друг с другом в течение дня, если только это не требовалось для работы. На почте он удостоверился, что лишь спустя две недели письмо может прийти в Саратогу (при обычной скорости почты) и столько же времени будет идти ответное. Мы заключили, что ответ прибудет, самое позднее, спустя шесть недель – если прибудет вообще. Теперь мы подолгу строили предположения и беседовали о наиболее безопасном и подобающем способе действий по получении документов. Эти документы послужили бы Бассу щитом от возможного ущерба в случае, если бы нас перехватили и арестовали в тот момент, когда мы вместе попытались бы уехать из этих мест. В том, чтобы помочь свободному человеку восстановить свою свободу, не было никакого нарушения закона, какую бы личную неприязнь это за собою ни повлекло.
Спустя четыре недели Басс вновь побывал в Марксвиле, но ответ еще не пришел. Я был горько разочарован, но продолжал утешать себя размышлениями о том, что пока не минул достаточный срок: почта могла задержаться, и нет никакого резона ожидать столь быстрого ответа. Однако прошло шесть, потом семь, восемь, десять недель – и ничего. Меня лихорадило от нетерпения всякий раз, как Басс уезжал в Марксвиль, и я почти не мог сомкнуть глаз по ночам вплоть до его возвращения.
Наконец работы в доме моего хозяина были завершены, и настало время, когда мы с Бассом должны были расстаться. В ночь накануне его отбытия я дал волю отчаянию. Я цеплялся за него, как утопающий цепляется за проплывающее мимо бревно, зная, что, если оно выскользнет из рук, волны навеки сомкнутся над его головой. Прекрасная надежда, за которую я держался с таким воодушевлением, рассыпалась в прах в моих ладонях. Мне казалось, что я тону, погружаясь все ниже и ниже посреди горьких волн рабства, из неизмеримых глубин которого уже никогда не восстану.
Великодушное сердце моего друга и благодетеля терзалось жалостью при виде моего отчаяния. Он пытался утешить меня, обещая вернуться за день до Рождества, и, если за это время не будет получено никаких известий, он предпримет некие дальнейшие шаги для осуществления нашего замысла. Он убеждал меня собраться с духом – положиться на его неустанные усилия и участие в моей судьбе, уверяя меня самыми серьезными и впечатляющими словами, что мое освобождение будет отныне и впредь главной целью его мыслей.
Как же медленно тянулось время в его отсутствие! Я ожидал Рождества с крайним беспокойством и нетерпением. Я уже почти оставил надежду на получение какого-либо ответа на письма. Может быть, они были доставлены не туда, а то и вовсе пропали. Может быть, все те люди в Саратоге, которым они были адресованы, уже умерли. А может быть, занятые собственными делами, они и думать не думают о судьбе неприметного, несчастливого чернокожего, не стоящего внимания. Все свои надежды я возлагал только на Басса. Моя вера в него всегда утешала меня и позволила мне выстоять среди захлестнувшего меня шквала разочарования.
Я был настолько поглощен размышлениями о своем положении и перспективах, что это стали замечать работники, вместе с которыми я трудился в поле. Пэтси то и дело осведомлялась, не заболел ли я, а дядюшка Абрам, Боб и Уайли часто любопытствовали, о чем это я так неотступно думаю. Но я отделывался от их расспросов каким-нибудь незначащим замечанием и хранил свои чаянья крепко запертыми в груди.
Глава XX
Басс верен своему слову – Его прибытие в канун Рождества – Как трудно переговорить наедине – Встреча в хижине – Письма по-прежнему нет – Басс объявляет о своем намерении отправиться на Север – Рождество – Беседа Эппса с Бассом – Молодая госпожа Маккой, красавица Байю-Бёф – Ne plus ultra
[97]
из рождественских ужинов – Музыка и танцы – Присутствие Мэри Маккой – Ее выдающаяся красота – Последние невольничьи танцы – Уильям Пирс – Я проспал – Последняя порка – Уныние – Холодное утро – Угрозы Эппса – Проезжающий экипаж – По хлопковому полю приближаются незнакомцы – Последний час на Байю-Бёф
Верный своему слову, в сочельник, как раз перед сумерками, Басс въехал верхом на двор.
– Как поживаешь? – проговорил Эппс, пожимая ему руку. – Рад тебя видеть.
Вряд ли Эппс так уж обрадовался бы, знай он цель приезда Басса.
– Неплохо, неплохо, – отвечал Басс. – У меня тут были кое-какие дела на байю, и я решил заглянуть повидаться с тобой и остаться ночевать.
Эппс велел одному из рабов позаботиться о лошади Басса, и они, посмеиваясь и ведя оживленную беседу, вместе ушли в дом; однако прежде Басс бросил на меня многозначительный взгляд, точно говоря: «Молчок, мы понимаем друг друга».
Дневные труды окончились поздно, только к десяти часам вечера я вошел в хижину. В то время в ней вместе со мною жили дядюшка Абрам и Боб. Я улегся на свое дощатое ложе и притворился, что уснул. Когда мои товарищи погрузились в глубокую дремоту, я потихоньку прокрался к двери, выглянул наружу и принялся внимательно прислушиваться, ожидая какого-нибудь знака или оклика от Басса. Так я простоял там далеко за полночь, но ничего не увидел и не услышал. Как я подозревал, он не осмеливался выйти из дома из страха возбудить подозрения у кого-нибудь из семейства. Я рассчитал – как оказалось, верно, – что он поднимется утром раньше обычного и воспользуется возможностью повидаться со мной прежде, чем встанет Эппс. Поэтому я разбудил дядюшку Абрама на час раньше обычного и отослал его в большой дом разводить огонь в камине: в это время года забота о нем входила в обязанности дядюшки Абрама.
Я также решительно растолкал Боба и спросил его, уж не намерен ли он проспать до полудня, прибавив, что хозяин встанет прежде, чем он успеет накормить мулов. Он прекрасно знал о последствиях, которые повлекло бы за собой такое развитие событий, и, вскочив на ноги, в мгновение ока был уже на конском пастбище.
Когда оба они ушли, Басс проскользнул в хижину.
– Пока никакого письма, Платт, – сообщил он. Это сообщение легло мне на сердце, точно свинцовый груз.
