— Послушаю, — согласился я, — если включишь свет. Ты не против? Я не могу слушать в темноте. Это слишком театрально. Не надевай очки, если не хочешь меня видеть. Мне нужно видеть тебя. Если мы собираемся беседовать.
Я говорил резко и явно обидел ее. Она включила лампу и оставила очки на столе, куда раньше их положила.
— Я не хотела показаться театральной. Все, что я хочу, зачем я приехала, — это рассказать тебе то, что ты должен знать.
— Для чего?
— Я все объясню, — заверила она. — Можно начинать?
— Пожалуйста, — кивнул я.
— Я, — заговорила Анна, — маленькая часть организации, выступающей против клонирования. Для нас клонирование является национальным, а также личным позором. С нравственной и с любой точки зрения это гнусно. Мы верим, что клонирование губит душу этой страны, если страна еще имеет душу, и души всех нас, кто стоит в стороне, ничего не делая. Мы призваны использовать все доступные средства, за исключением вооруженного восстания, чтобы положить конец этой практике.
Я захотел спросить, но не стал, что они собираются делать с сотнями миллионов уже существующих клонов? Лежит ли на этих существах (я понятия не имел, кем их считать) грех их создателей?
— Нас слишком мало, и мы слишком законспирированы, чтобы быть единой силой. Пока нас мало, пока то, что мы говорим и делаем, не имеет никакого влияния, правительство нас не запрещает. Возможно, мы сами этого не понимаем, но нас даже поощряют. Основное население нас игнорирует. Каждый из нас связан с минимальным кругом людей. Это сделано специально. Я почти не знаю остальных членов организации. Кое-кого знаю внешне. Не знаю ничьих имен.
Такая система изолированных, раздробленных ячеек из трех человек, созданных, чтобы помешать открытию и увлечь своими идеями остальных, была знакома мне по фильму, который я видел в детстве. Это очень старый черно-белый фильм (даже не представляю себе, где мой приятель раздобыл диск.) Он назывался «Битва за Алжир». Я ничего не знал о нем тогда и с тех пор не слышал ни одного упоминания. Это был мой первый иностранный фильм и первый раз, когда мне пришлось сражаться с субтитрами. Они мне страшно мешали. Насколько я помню, фильм наполнил меня бесцельным возбуждением и негодованием, а также совершенно неоправданным ощущением собственной силы. Правда, все прошло через полдня после того, как я его посмотрел. Существовали ли у них какие-то секретные жесты, меняющийся пароль из одного слова или система «пароль — отзыв», чтобы каждый член организации Анны мог узнать остальных? Я хотел спросить и об этом.
— Мой муж вступил в организацию раньше меня. Он был там с самого начала. Участвовал в ее создании. Это произошло до того, как мы поженились, до того, как мы познакомились, до того, как государство начало заниматься грязными делишками и сделало их политикой. Когда ввели программу воспроизведения, муж отказался участвовать. Я тоже. Ты — нет. Мне нелегко смириться с этой мыслью, но если бы у мужа был клон, он, вероятно, остался бы жив. Я считаю, что он был вправе поступить так, как поступил. Я верила в него и в то, во что верил он. Я вступила в ряды сопротивления и оставалась там все эти тяжкие и бесплодные годы. И продолжаю участвовать в нем, наверное, из-за мужа.
Анна замолчала. Взяла очки и надела их. Поднялась с места.
— Дай мне минуту, — попросила она.
Она вышла на кухню и крикнула оттуда:
— Тебе что-нибудь нужно?
— Нет, у меня все в порядке, — ответил я.
Я услышал, как тренькнула открывшаяся микроволновка. Анна вернулась, неся в руках чашку чая. Она снова села и сняла очки. Потом заговорила, совсем о другом и другим тоном, более доверительно. Думаю, она сама не ожидала, что скажет это.
— Боюсь, для меня это слишком. Слишком много нервов. Я больше не могу. И теперь, когда все это случилось без него, меня попросили поехать туда, где я обязательно должна быть. Туда, где я не хочу быть.
Я видел, что она чуть не плачет. Я молчал. Просто смотрел, как она пытается справиться с собой. Я попробовал ей помочь, приняв на диване позу, которая мне казалась сочувственной. В конце концов, мы — всего лишь нелепый вид, не стоящий копирования.
— Я не хочу быть здесь, Рэй. Не уверена, что моему мужу хотелось бы, чтобы я это делала. Я не хочу впутывать тебя в это. Я не мщу, если тебе так кажется. Нет. Мне не надо мстить ни тебе, ни кому-либо еще. Во мне этого нет. За все годы, если я вспоминала о тебе, то по-доброму. Я желала тебе добра. Как и Саре. Я не хочу заниматься этим. Я хочу быть дома или в гостях у моих детей. Я хочу быть с их детьми. Я сожалею о каждой минуте, проведенной не с ними. Я хочу быть спокойной. Ты меня поймешь. Хочу, чтобы мне было легко. Я не больна, но уже начала изнашиваться. Я хочу наслаждаться тем, что мне осталось, насколько возможно. Как бы ни было, что бы ни случилось, мои дни подходят к концу. И я проживу их не так, как хочется.
Я не из тех, кто теряется от женского плача. За семь лет женитьбы я много раз видел, как плачет Сара. Вполне предсказуемая вещь в повседневной жизни. Но я надеюсь, что она ни разу не плакала из-за того, что я был с ней намеренно жесток.
— Тебе повезло, что у тебя есть дети, — сказал я.
— Мне тебя так жаль, — всхлипнула Анна.
— Нет. Я имею в виду, не только сейчас. Не из-за того, что ты сказала. Я все время об этом думаю. Думаю, как бы сложилась моя жизнь, если бы наш сын выжил.
То, что она сделала потом, заставило меня почувствовать себя неуютно: она подошла и села рядом со мной на диван. Я понял, что она хочет меня утешить, но это было слишком навязчиво. Она была чересчур близко. Я чувствовал, как от нее пахнет ужином.
— Ты можешь отказаться, Рэй, — сказала она. — Можешь выслушать меня и отказаться. Отправить меня домой. Я скажу, что тебе нельзя доверять. Что мы очень рискуем, связавшись с тобой. Не делай того, о чем я попрошу. Когда я попрошу, откажи мне.
— Как я могу отказать? — спросил я.
Потом задал ей один вопрос и удивился, что мне не приходило в голову спросить об этом раньше:
— Как ты меня нашла?
Как я и предполагал, она улыбнулась.
— Я бы сказала, что у нас свои способы, но все гораздо проще. Я просто позвонила в канцелярию университета и спросила о бывшем выпускнике.
— Я бы сроду не догадался, как тебя найти.
— Тебе бы этого и не захотелось, — сказала она.
Я сказал Анне, что часто думаю о том, какой была бы моя жизнь, если бы мой сын был жив. Это действительно так, и я уже давно об этом размышляю. Но я не сказал ей, что никогда не думал о том (или думал очень редко), какой была бы жизнь моего сына, которому уже исполнилось бы тридцать четыре. Конечно, это выставляет меня не в лучшем свете. Хуже того, с маниакальной частотой я задаю себе похожий вопрос. Если бы, как треклятому отцу из сказок, мне дали выбор, чью жизнь сохранить — молодой жены или новорожденного сына, что бы я выбрал? Это жестокий вопрос. Жестоко и то, что я постоянно спрашиваю об этом себя, что я вообще об этом спрашиваю. Мой ответ на это никогда не меняется, я каждый раз отвечаю мгновенно, неустрашимо и определенно. Если бы мне пришлось выбирать, оставить в живых жену или сына, сейчас и когда угодно я бы выбрал жену, которую любил и знал, с которой жил и от которой зависел.
