— Я часто думаю, — призналась она, — кто он для меня? Я думала то же самое, когда преподавала и одновременно пыталась воспитывать своих детей. К счастью, я не так уж часто обижалась на своих учеников за то, что они — не мои дети, за то, что они отнимают у меня большую часть моего времени и сил. Это тяжело — ощущать, что забросила собственную семью, целыми днями занимаясь чужими детьми. Сотнями детей. Ты сам знаешь.
(Я не знал, но Анна не хотела меня обидеть.)
Мне не нравилось, и вовсе не от обиды, предположение о том, что материнские чувства Анны хотя бы отчасти объясняются тем, что этот клон — мой.
«Он — не ребенок», — предупреждал нас Высокий. Он был прав, и нужно сказать, что он не зря предупреждал нас. Было легко и удобно позволить себе думать о нем как о ребенке. Основа его поведения, его эмоциональная гамма была вполне детской. Но он был мужчина двадцати одного года. Он прожил двадцать один год, был наделен соответствующим сознанием и разумом. Двадцать один год он переживал определенный опыт. Он провел двадцать один год в мире Отчужденных земель, каким бы ни был этот мир. Если организация Анны не ошибалась в своих гипотезах, он начал работать с тринадцати лет.
В первое время, пока мы еще были в Оттаве, Анну беспокоила напряженность, открытая враждебность в моих отношениях с Аланом. Она спорила со мной, апеллируя к моему возрасту и предполагаемой мудрости.
— Ведь он как ребенок, — нетерпеливо говорила она. — По возрасту ты ему в отцы годишься. Даже в дедушки. Ты должен быть умнее. Именно ты должен наладить отношения.
— Ну, знаешь, тебя он не презирает.
— Не нужно принимать это близко к сердцу, — убеждала она.
— Может, он все понимает?
— Нет. Невозможно. Не понимает.
Я смотрел на Алана, сидящего в бейсболке на диване. Он взглянул на меня, не увидел для себя ничего приятного и полезного и быстро отвел взгляд. Потом посмотрел на Анну. Он пристально вгляделся в нее. Ему понадобилось некоторое время, чтобы сообразить, кто она такая. Было ясно видно, что он очень старается ее вспомнить. Он был в плохой форме, когда видел ее в последний раз. Когда же он наконец узнал ее, его реакция была неожиданной. Он выпрямился и стал подпрыгивать на диванной подушке. Его глаза были широко открыты. Губы шевелились, как будто он силился что-то сказать. Он дрожал. Сжимал и разжимал кулаки, будто подавал сигнал. Потом, хотя Анна была на другой стороне комнаты, стояла рядом со мной около пустой этажерки, он наклонился в ее сторону, как цветок, потянувшийся к солнцу, сместившись на самый край дивана, словно мог дотянуться до противоположной стены. Он начал издавать странные звуки. Это не было удушье, хотя его дыхание прерывалось. Из горла Алана вырывалось гортанное хныканье, горестное и жалобное, пронзительное, вроде кошачьих воплей. Как только он увидел Анну, он больше ни на что и ни на кого не смотрел.
Позже, вечером, мы говорили о его реакции и том, что она может предвещать. Анна назвала это случаем «запоздалого импринтинга». Этот термин она только что изобрела.
— Если утята, — говорила она, — только что вылупившиеся птенцы, первым делом видят не мать, а большой оранжевый мяч, они начинают считать этот мяч своей матерью. Не отходят от него ни на шаг, повсюду следуют за ним, делают все возможное, чтобы не выпускать его из виду. Я была первой женщиной, которую он увидел, выбравшись из Отчужденных земель. Может быть, первой женщиной, которую он вообще когда-либо видел. Он привязался ко мне.
Она привела еще один пример: маленькие обезьянки, которым давали суррогатных матерей, неодушевленных и различной степени мягкости.
— С ним обращались грубо, — объяснила она. — А я была мягкой.
Очевидно, что в ее словах была своя правда. С самого начала его отчаянно тянуло к Анне, в нем играло чувство собственника. Он не оставлял меня с ней наедине. Но ее объяснение казалось мне слишком простым, не учитывающим эротическую составляющую его чувств.
Вопрос физического поведения Анны с Аланом был затруднительным и беспокоил нас обоих. По мнению Анны, в процессе приобщения Алана к цивилизации, его обучения и воспитания она обязательно должна прикасаться к нему — аккуратно, осмотрительно, но часто, насколько это возможно.
— Ему необходим тактильный контакт, — говорила она.
— Похоже, ему это просто нравится, — возражал я.
— Ему это нужно. Отчаянно необходимо.
— Будь осторожна.
— Я знаю. Я осторожна. Пытаюсь быть осторожной. Черт. Естественно, я не хочу внушать ему дурные мысли. Это абсурдно, — пожала она плечами, — представить себе, что я, в моем возрасте, способна возбудить мужчину.
— Не знаю, — ответил я.
— Взгляни на мои руки, — сказала она и показала мне их. — Они как лопаты. Мозоли. Вот и все.
— Может, все не так просто, — сказал я. — Для вас обоих.
— Возможно, — согласилась она.
Анна сделала несколько шагов к Алану. Я остался на месте и смотрел на них. Она приближалась медленно, чтобы не напугать его, хотя сразу было видно, что он вовсе не испуган. Она неловко наклонилась, согнув ноги в коленях, чтобы стать меньше ростом, не такой внушительной. Не было нужды это делать. Если бы он захотел, то переломил бы ее шею, как прутик.
— Привет, — сказала ему Анна.
Алан был страшно напряжен. Чем ближе она подходила к дивану, тем более буйно он подпрыгивал, все быстрее сжимал и разжимал кулаки. Хныканье сменилось на монотонные серии коротких отрывистых звуков, похожих на «ху». Обезьяний клич. Он замотал головой из стороны в сторону. Было неприятно и страшно наблюдать такое поведение у нормального на вид двадцатилетнего парня. Поскольку он так сильно походил на меня, каким я был когда-то, мне тяжело было наблюдать за его выходками. Даже не из-за того, как он выглядел. Было ли у меня когда-либо чувство собственного достоинства? Изящество? Глядя на него, я ужаснулся сам себе. Ужасала сама мысль о том, чтобы быть собой. В тот миг я почти потерял надежду. Для любого из нас.
Анна села рядом с Аланом на диван. Он перестал мотать головой и теперь смотрел на нее.
— Тс-с, — сказала она. — Тише.
Обезьяний клич стих.
— Хорошо, — сказала она. — Ты молодец.
Она положила ладонь ему на бедро. Он перестал подпрыгивать. Кончиками пальцев она коснулась его запястья, и его руки замерли. Это походило на ритуал изгнания нечистой силы.
— Так-то лучше, — сказала она. — Хорошо. Теперь ты молодец.
Анна улыбнулась ему. Мягко погладила по руке, чуть ниже плеча.
— Все хорошо. С тобой все будет в порядке. Все в порядке. — Она взяла его за руку. — Я рада снова тебя видеть. Я по тебе скучала. — Костяшками пальцев она провела по его щеке. — У тебя было плохое время, малыш. Все хорошо. Теперь все будет хорошо.
Он смотрел на нее, ожидая и желая большего.
