Девушка не сказала главного — масаны не просто сплотились, они осознали свою силу. Давнее разделение семьи на обособленные кланы было следствием образа жизни: вампирам надо пить кровь разумных и по возможности скрывать свое существование. Семья рассеялась по планете, масаны группировались вокруг наиболее населенных районов, образуя автономные органы управления и собственную аристократию. Единого властелина у вампиров никогда не было, каждый клан развивался самостоятельно и, несмотря на связи с остальными масанами и Тайным Городом, считал себя независимым племенем. Однако рано или поздно приходит понимание того, что, сложив пальцы в кулак, можно добиться многого. Собравшиеся вместе вожди неожиданно увидели, какие перспективы открывает объединение семьи, и в них взыграло честолюбие.
— Разумеется, мы не собирались истреблять челов, предполагалось оставить за ними довольно обширные автономные области. Но хозяевами на планете должны были стать масаны. До поры Великие Дома смотрели на наши действия благожелательно, а потом… — Девушка прищурилась. — А потом была кровавая баня, «сезон истинных чудес», во время которого человские Инквизиторы поставили Тайный Город на колени, и все перевернулось с ног на голову. Наша свобода стала одним из пунктов ультиматума, выставленного Великим Домам. Принятого ультиматума. Мы получили приказ отступить. — Клаудия грустно улыбнулась. — Мы осмелились ослушаться.
И разъяренные поражением гарки набросились на вампиров, как стая псов. Элитные воины Нави, нечувствительные к магии Крови, непригодные в качестве пищи, не умеющие не исполнять приказы князя. И если повелитель говорил: «Без жалости», гарки понимали его слова буквально. Роберто доводилось слышать о том кошмарном для масанов периоде, о «кладовых братской любви» и «купании в лучах славы», о Трибунале Крови и о белом франте Сантьяге — карающей длани князя Темного Двора. И любой масан, которому удалось пережить те события, заходился от ненависти при одном упоминании проклятого имени.
— Я думаю, помимо человского ультиматума, у Великих Домов был еще один повод для борьбы с нами, — продолжила Клаудия. — Ведь если доминирующей на планете станет раса из Тайного Города, ему придет конец. Даже сотрудничая с челами во время войны с гиперборейцами, Великие Дома продолжали скрывать свое местонахождение. Тайна гарантирует независимость, а независимость — свободу. И они никогда не допустят, чтобы положение изменилось.
— А как же Инквизиторы? Они ведь знали, где находится Тайный Город.
— Великие Дома потребовали гарантий сохранения статус-кво, и церковники очень быстро уменьшили количество знающих истину челов.
— Политика, — пробормотал Чернышев.
— Да, политика… — Девушка откинулась на подушку и заложила руки за голову. — Возможно, у нас был шанс. Инквизиторы здорово потрепали Великие Дома, и мы сражались с ними на равных, но проклятому Сантьяге удалось перетянуть на свою сторону Треми и Гангрел. Это послужило началом Раскола, идеологом которого стал Лазарь Гангрел, в то время еще очень молодой, но уже авторитетный воин. Он провозгласил принципы самоограничения, призывал соблюдать режим секретности и подчиниться Великим Домам.
— Он рисковал, — хмыкнул Роберто, любуясь лежащей рядом девушкой.
— Мой отец и другие лидеры кланов готовили убийство Лазаря, — не стала скрывать Клаудия. — Они понимали, к чему приведет Раскол, и пытались избежать его. Если бы вся семья сказала: «Нет!», Великим Домам пришлось бы придумать что-нибудь другое. А так… — Она вздохнула. — Нас опередили всего на два дня. На сорок восемь часов, которые стоили масанам тысяч жизней. Лазарь Гангрел и Сила Треми, отец Захара, вырезали в своих кланах всех несогласных. Никого не жалели, убрали даже кардинала Треми и двух старейшин Гангрел, а после присягнули на верность Темному Двору. Началось брожение. Бруджа, Робене и Луминар заняли самую непримиримую позицию, остальные кланы разделились. И с тех пор идет война.
Некоторое время Чернышев молчал, думая о чем-то своем, а затем тихо заметил:
— В гражданской войне не бывает победителей.
Он знал, о чем говорил.
— Согласна, — задумчиво ответила Клаудия.
— Твой отец хочет закончить ее?
— Хочет найти выход. — Девушка задумчиво потерла висок. — Некоторое время назад погиб Лазарь, и, по нашим оценкам, сейчас у Сантьяги нарастают проблемы с масанами. Епископ Гангрел имел огромный авторитет, был неформальным лидером, к слову которого прислушивалась вся семья. Он даже отказывался стать кардиналом или старейшиной — ему это не было нужно… — Помолчала. В глазах Клаудии появилось отрешенное выражение: сейчас рядом с Чернышевым лежала не распутная красавица, а предсказательница клана, которая вновь принялась анализировать известные ей факты. Машинально. Потому что, несмотря на всю манерность в поведении, это действительно было для нее важно. — Лазаря уважали, поскольку он был одним из немногих, кто еще помнит Раскол. Он был с ног до головы замазан кровью братьев, но ему прощали все, ибо он не боялся отстаивать перед Великими Домами интересы семьи. С другой стороны, епископ был предан навам, и его пример удерживал масанов в повиновении лучше любой пропаганды. У Сантьяги до сих пор нет равноценной замены Лазарю, он потерял мощную объединяющую силу, и у нас появился шанс.
— Выдернуть Камарилла из-под власти темных? — не сдержался Роберто.
— Примерно так…
Клаудия неожиданно замолчала, поймав себя на том, что чуть не сболтнула лишнего. Ведь одно дело болтать об истории семьи, и совсем другое — о ближайших планах тех, кто эту историю творит. Чернышев понял, что продолжения не будет, понял, почему, и, не желая затягивать возникшую паузу, легко коснулся груди девушки. В восхитительных, идеальной формы округлостях.
— Хочешь еще?
Она протянула руку, холодные пальцы дотронулись до губ Роберто. Он поцеловал нежные подушечки, бордовые ногти, мягкую ладонь.
— Хочу.
— Любовь масана затягивает…
В ее глазах мелькнула улыбка. Чернышев подался вперед, заглянул прямо в красные зрачки.
— Ты ведь не используешь магию? Все по-настоящему?
Клаудия помолчала, дотянулась до любовника и после долгого поцелуя прошептала:
— Никакой магии. Все по-настоящему.
Все по-настоящему. Так, как не было у Роберто никогда в жизни. А будет ли еще когда-нибудь? Кто знает? Упивающийся счастливыми минутами Чернышев не думал об этом. Он не думал ни о чем, кроме лежащей рядом женщины. Холодной, как лед, и горячей, как вулкан. Женщине, красивее которой невозможно отыскать на всем белом свете. Женщине, страшнее которой он никогда не встретит. Рожденная убивать дарила ему любовь.
У них все было по-настоящему.
Клаудия встретила Чернышева, лежа на кровати. Тончайший белый пеньюар и необычайно светлая кожа резко контрастировали с черным постельным бельем. Хрупкая девушка была похожа на изящную мраморную статуэтку, выточенную великим мастером, — совершенную и холодную. Даже волосы за ту пару часов, что Роберто не видел Клаудию, поменяли цвет, теперь они были белыми, с едва уловимым золотым отливом.
