Парк подумал о Кейджере.
— Он похож на очень умного человека.
Старший нахмурился.
— Так и есть, так и есть. Он очень умен. Ум просто зашкаливает, если тесты на интеллект хоть что-то значат. Но он рассеянный. И не из тех, кого зовут душой компании. Неспособен управлять предприятием подобного масштаба. Он не смог бы применить все свои способности к такой задаче, потому что ему было бы слишком неудобно в отношениях с людьми. У этого парня, я вам говорю, больше природных задатков, чистого таланта, чем любой отец мог бы надеяться увидеть в сыне, но только он не может применить их ни к чему полезному. Бизнес, как я понимаю, — это не для всех, и я смог; а он может писать картины. То есть выразительные, мощные образы. Поэтому если бы он занялся живописью, я был бы «за» обеими руками. Сын-художник? Да я бы гордился безумно. Но даже в искусстве он просто… — Старик провел рукой по воздуху. — Его отнесло в сторону. Он потерял фокус, интерес. Такая энергия. Потенциал. Единственное, в чем он когда-то задерживался, — это чертовы игры. Эта единственная чертова игра. Он… Он теперь строит жизнь вокруг этой игры. Так что я, ведь я же его отец, я хочу его понять, делить с ним то, что он любит, поддерживать его, принимать его всерьез. И я честно был горд, когда он появился и сам по себе, просто наблюдая за рынком, за последствиями пика добычи нефти, краха кредитной системы, эрозии инфраструктуры, полной беспомощностью федерального правительства, увидел, что АНД должна получить выход на торговлю «дремой» вне рынка. И он хотел получить концессию. Для себя.
Он поднял и опустил плечи.
— Я поддерживал столько его начинаний. Но теперь у него был план, модель, и она имела некоторый смысл. В этом мире. Он показал количество неспящих игроков в «Бездне», показал мне онлайновые рынки, где продаются игровые артефакты, происходит обмен валюты между виртуальным и реальным миром. Он открыл мне глаза. И я подумал: что же, может, это как раз то, что надо, бизнес, прямо связанный с его настоящей страстью. Может, здесь он задержится. Поэтому я дал ему пару контейнеров. Убедился, что цена соответствует остальной нелегальной торговле. Мы не надуваем людей, полицейский Хаас.
Старик наклонился вперед.
— Вы должны понимать очень ясно. Мы устанавливаем цену. И если мы узнаем, что кто-то из наших авторизованных распространителей начинает повышать цену и прикарманивать разницу, мы принимаем меры. И я говорю это отнюдь не в метафорическом смысле.
Он откинулся назад и покачал головой:
— Я торгую фармацевтическими препаратами, а не человеческими страданиями.
Затем показал куда-то на восток.
— Эти типы. В Вашингтоне. Эти гомункулы из Белого дома. Иногда я думаю о том, кем мог быть наш президент, кем он должен был быть. Вы знаете, что при человеке, который его застрелил, была карточка члена Национальной стрелковой ассоциации? Он купил свое ружье на оружейной выставке. Ему достаточно было показать водительские права. В тот же день я сжег свою карточку. Это уже не важно. Если человеку нужно ружье, он его найдет. В общем, эти вашингтонские типы, они оказались примерно такими бесполезными, как мы и думали, когда началась заваруха по-настоящему. Бессонная чума. Демократы и республиканцы пытаются решить проблему бессонной чумы. Если б не было так грустно, можно было бы помереть от смеха. Мор, казнь египетская. Надо ли удивляться, что фанатики окончательно сошли с ума? Как будто бессонница наступает после саранчи, лягушек и казни первенцев.
Старший дотронулся до пробора на голове.
— И вот таким людям, как я, людям влиятельным, с какой-то собственной инфраструктурой, людям с деньгами, нам остается, черт возьми, лезть из кожи вон ради того, чтобы хоть что-то, хоть что-то не погибло. Это неправильно. Это не мое дело. Никто меня не выбирал. Но это же нужно делать, черт возьми. Кто-то же должен что-то делать. Невозможно просто встать из-за стола с поднятыми руками и сказать: «Я пас». Бремя, которое легло на мои плечи, — это моя обязанность, и я не стану уклоняться от нее.
Он повернул пустой бокал в ладонях.
— Простите. Уже поздно. Я устал. Иногда прорывается раздражение. Это трудно — смотреть на мир и… Трудно.
Поставив бокал на столик рядом с креслом, продолжил:
— Мы говорили о Младшем. О том, как он понимает бизнес. Короче говоря, мне надо было быть повнимательнее, доверять интуиции, сказать «нет». Эта безумная система распространения, эти тайники, то, что он заставляет неспящих людей, их родных и друзей бродить по городу со сканерами, искать спрятанные флаконы с «дремой». Какая-то дурацкая охота за пасхальным яйцом. Ну и, разумеется, он все равно потерял интерес. Просто предоставил кому-то другому заниматься всем этим делом за него. Предполагалось, что он прокрутит деньги, снова вложит их в дело, купит еще больше «дремы», пустит ее на рынок, возьмет свою разницу и будет делать с ней что хочет. Хоть вложит их в тот печальный клуб. Не знаю. Но он не стал. Деньги не вернулись, невозможно было не то что купить новую партию, а выплатить аванс, который я ему дал на первые контейнеры. Для АНД это небольшая потеря, но и ее нужно покрыть. Я сделал это деньгами с личного счета. Из принципа. Это была моя ошибка. И я за нее заплатил. И я предъявил мальчику претензию, велел ему вернуть то, что не продано. Возместить долги. Он предложил мне таблицу с координатами. Сказал, что ему даже не платят деньгами за большую часть «дремы». Он обменивает ее прямо на товары, которыми снаряжает свои игровые команды. Обменивает на «искусство создания персонажей». На что-то другое, чего я не понял. К стыду своему, я дал ему пощечину. Никогда этого не делал. Едва ли что-то доброе получится, если ударить собственную плоть и кровь. Словом, тогда все и кончилось. Как только я покрыл недостачу, стало уже все равно, что он делает с «дремой». Его метод распространения медленный, неэффективный и жестокий, но вы правы, он практически невидим. Я попросил кое-кого в правоохранительных органах присматривать за улицами, сказал, что часть «дремы» могла просочиться. Они все поняли. Придумали какой-то способ быть в курсе, если поползут слухи, устроили так, чтобы народ ничего не узнал. Пойди слухи, что мой сын торгует «дремой», и полстраны сгорит, подожженная другой половиной. Мы уже так близко подошли к пределу того, что люди могут понять и вынести и не вырваться в бешенстве на улицы. И… Собственно, вот и все. Жалко звучит. Когда я говорю об этом вслух.
Парк смотрел на старика.
— Убийства.
Старший кивнул:
— Убийства.
Он пожал плечами.
— Я никогда не встречался с людьми, с которыми Младший вел дела. Но они делали для него все основное. Может быть, они, сами того не понимая, вторглись на территорию другого дилера. Стали продавать неспящим южнее Санта-Моники. У нас там есть несколько весьма агрессивных дилеров. Очень ревниво оберегают свою клиентуру. И очень традиционны в смысле разборок с конкурентами. Гангстерский налет вполне в их стиле. А может, дело даже и не в «дреме». Если цифры, которые мне показывал Младший, верны, то фарминг — это серьезные деньги. Возможно, это тамошняя конкуренция. Но Младший? Спустить курок? Или заставить этих супермоделей из спецназа сделать это за него? Да нет. Он трудный мальчишка, легкомысленный, но на убийство он не способен. Возможно, я не лучший друг моему сыну, но уж настолько я его знаю. По крайней мере, настолько.
