Старик снял пробку с коньячной бутылки, потом воткнул обратно.
— Чем медленнее идет процесс, тем больше шансов, что весь мир не рухнет и не сгорит. Чем меньше людей знают об этой проблеме, тем ниже шанс, что все сразу сойдут с ума и снесут все вокруг. А что касается прогноза по этому сценарию, вам лучше о нем не знать. Если статистика, которую я видел, хотя бы наполовину права, сейчас, как никогда, существует возможность, что кто-нибудь где-нибудь запустит ядерную бомбу. И тогда все модели поломаются. Никто не знает, кто может просто взять и нажать на кнопку.
Он повернулся лицом к Парку, забыв про нитку на пальце.
— Люди в отчаянии, Хаас, они не хотят свернуться калачиком и умереть. Они глупы и опасны. Мы проиграли войну с НСП. Он победил, прежде чем мы разобрались, что это такое. Сейчас мы боремся с отчаянием. Стараемся убедить себя, что еще есть смысл смотреть телевизор, ходить на работу, убирать за собакой, оплачивать счета, подчиняться правилам дорожного движения, не идти к соседям и не убивать их ребенка за то, что он слишком громко играл в гараже на гитаре.
Старик вспомнил про нитку и стал ее разматывать.
— Пусть они подольше верят, что еще есть надежда и стимул жить.
Нитка свисала у него между пальцами.
— Потому что некоторые выживут. У некоторых есть иммунитет. Что-то такое, связанное с изменениями в прионном гене. Некоторые выживут.
Он взял нитку за концы и натянул ее.
— И мы должны постараться сохранить для них что-нибудь.
Нитка порвалась.
Парк начал шагать взад-вперед несколько секунд назад, но теперь перестал.
— Я собираюсь арестовать вашего сына.
Старший бросил обрывки нитки.
— Хаас. Нет. Вот что будет. Мои люди, бывшие агенты Моссада и Шабака, которые работают на меня, выведут вас из имения. У ворот Бель-Эйра вас сфотографируют охранники из «Тысячи журавлей», которые занимаются там безопасностью. Потом вас довезут до машины. И вы поедете домой. И никогда больше не вернетесь сюда и не подойдете к моему сыну, иначе вас убьют. Итак, я не ожидаю, что вы согласитесь принять что-либо от меня. Нет, я имею в виду не подкуп, а помощь. И тем не менее я бы хотел помочь вам и вашей семье. Вам нужно только попросить, но просите прямо сейчас.
Старик замолчал, в комнате на миг воцарилась тишина, он кивнул и продолжил:
— Как я и ожидал. Однако когда вас взяли, среди ваших вещей был флакон «дремы». Он будет среди ваших вещей, когда их вернут вам у вашей машины.
Старик затянул пояс халата.
— В этом доме, я хочу сказать, в главном доме, живет много моих родственников. Они здесь потому, что я могу о них позаботиться. В большинстве своем они неспящие. У них почти неограниченный доступ к «дреме». Они могут взять пару капсул в любой момент, если чувствуют дезориентацию или боль, тогда они заснут и будут видеть сны. И проснутся, чувствуя себя почти самими собой. В отличие от большинства, они могут прожить так несколько месяцев, прежде чем придет смерть. А не последние несколько недель, как в больнице. Или, если они устали, лишились сил и разочаровались в мире, они могут принять от двенадцати до восемнадцати капсул «дремы» за один раз и глубоко заснуть. Сон длится от нескольких минут до нескольких часов, он характеризуется общим расслаблением мышц, мозг переключается на непрерывные дельта-волны, наступает глубокая стадия сновидений, и по мере расслабления мышц легкие перестают вдыхать и сердцебиение останавливается. Это самая мирная и милосердная смерть из тех, которые я видел.
Он стоял у двери.
— Как я сказал, флакон «дремы» будет среди ваших вещей, когда вас отправят домой. Он ваш. Делайте с ним что хотите.
Старик повернул ручку.
— Странно подумать, я бы не встретился с вами, если бы сын не отказался взять надлежащую вооруженную охрану. Мне пришлось поручить моим ребятам присматривать за ним издалека. Только поэтому они заметили человека, который идет за вами по пятам. Если бы дело было только в вас, я вряд ли бы стал вмешиваться. Но я видел досье этого человека. Джаспер. Фамилии нет. Когда у человека нет фамилии, это всегда дурной признак. Это не тот человек, которого вы хотели бы видеть рядом со своими близкими. Кое-кто из моих людей вбил себе в голову, что вы работаете вместе. Но я совершенно ясно вижу, что они ошиблись. Как вы думаете, почему он следит за вами?
Парк был в недоумении, его мозг буксовал, так что он решил промолчать.
Старший пригладил волосы.
— Я, конечно, не скажу, что вам не о чем волноваться, если вы привлекли внимание подобного человека, но он больше не доставит неприятностей ни вам, ни вашим близким. И никому. Без него мир станет чище.
Старик открыл дверь.
— Во всяком случае, я благодарен ему за то, что он дал мне возможность познакомиться с вами. Я был рад, полицейский Хаас. Желаю вам душевного покоя. Прощайте.
Он вышел из комнаты, оставив Парка одного в новом мире.
Глава 24
Роуз Гарден Хиллер, несгибаемая феминистка, любила свою фамилию. Поэтому она ее оставила. Но она считала, что составные фамилии через дефис смотрятся глупо и с удовольствием дала дочери фамилию Хаас.
Роуз родилась в 1982 году. Ее родители развелись, но остались в дружеских отношениях и вместе растили дочь, хотя в основном она жила с матерью в доме, который скорее был просто-напросто хижиной в холмах Беркли.
Когда под давлением обстоятельств мать Роуз не могла отказаться от заполнения официальных документов, она писала, что ее род занятий «социальный активист». Она договорилась с мужем о разводе на условиях, куда не входили алименты на бывшую супругу, то есть на нее. Она отвергала любые предложения «патриархального покровительства». Однако она была достаточно практична, чтобы согласиться на алименты для Роуз. Лицемерия здесь не было. Каждый полученный по чеку цент мать тратила на Роуз. Все деньги, которые оставались в конце месяца, шли в копилку на колледж для Роуз. Мать лишь немного нарушала принципы и порой брала немного денег из средств Роуз, чтобы заплатить часть квартплаты. При этом она объясняла себе, что без воды и электричества не вырастишь здорового ребенка, но всегда старалась изо всех сил возместить разницу из своего заработка, чтобы вернуть то, что взяла.
Одно из ранних воспоминаний Роуз, возможно самое раннее, хотя она не могла быть уверена в этом, было о том, как она ехала за спиной матери на ее «швинне», распростерши руки в стороны, словно самолет крылья, когда велосипед катил в город вверх-вниз по крутым ухабистым улицам. Роуз проводила дни в кооперативных огородах, и в пикетах, и на демонстрациях, ходила от двери к двери с петициями, просиживала в офисах независимых кандидатов на должности местных органов власти, глядела, как ее мать держит за руки молодых женщин в Фонде планирования семьи, а потом засыпала на том же месте на велосипеде, на котором мать вечером ехала назад в холмы, если никто из единомышленников не смог сунуть его в багажник своего «вольво» и довезти их до дома.
