По дороге из Бель-Эйра он проехал через четыре блокпоста. На одном ему пришлось выйти из машины и лечь лицом вниз на землю, пока гвардейцы проверяли его значок. Они обыскали его автомобиль, но не нашли тайника в запасной шине.
Сидя перед домом, он писал в дневнике. В его мыслях не было порядка. Он знал это, но ничего не мог поделать, кроме как отдаться на волю волн и барахтаться в том, что ему рассказали. Его воспитали для порядка в голове. Его идеи, ценности, чувства часто производили впечатление пригнанных друг к другу, как в кирпичной кладке. Или так было до того, как Роуз появилась в его жизни. Но и тогда порядок был скорее правилом, чем исключением. Просто на его поддержание уходило больше сил. И стены его внутреннего мира стали более причудливыми. Прежде прямолинейная конструкция странным образом видоизменилась. Появились окна, где их никто не ждал, обрывки орнамента, лишняя дверь.
Теперь все пришло в беспорядок. В руках у него остался только краеугольный камень. Мысль о том, что еще можно что-то сделать. Что всегда можно что-то сделать. Что мир всегда можно изменить к лучшему. Для этого нужно было только одно. Делать то, во что ты веришь.
Парк открыл дверцу машины и медленно вышел. В доме были умирающая жена и ребенок. Он должен был что-то сделать. Но он понятия не имел, как разобраться, что именно. Это было скрыто от него. Скрыто за безупречной громадностью дела.
Войдя в дверь дома, он рассеянно обрадовался, что не услышал никаких звуков. Молчание было для него свидетельством того, что дочь спит или находится в каком-то подобном состоянии, которое принесло ей покой. Он стоял у самой двери и смотрел в коридор, который вел мимо ее детской в родительскую спальню в задней части дома. Он было подумал, не заглянуть ли, но побоялся, что разбудит ее ото сна или отдыха, что бы это ни было. Во рту и в горле у него пересохло. Он прошел через гостиную с разбросанными блоками поролона, стопкой постиранных слюнявчиков, опрокинутой корзиной мягких игрушек, через соседнюю столовую, где вместо стола стоял манеж, и оттуда в кухню.
Раньше раковина бывала заставлена грязными тарелками и стаканами, свидетельствами сильной неприязни Роуз к домашней работе. Не то чтобы Парк возражал. У него была навязчивая потребность все исправлять. До самого последнего времени он привык приходить домой с работы и мирно проводить полчаса, подбирая грязные вещи для стирки, перемывая посуду, вытирая с пола пролитую воду, закрывая оставленные раскрытыми дверцы шкафчиков. Малейший беспорядок был одной из улик, которые он научился читать, указанием на то, как жена провела день. Может, сегодня ей захотелось сладкого? Если так, то, скорее всего, она недовольна своей работой. В раковине только одна тарелка? Вероятно, она очень довольна работой и забыла поесть. Потные носки и спортивный лифчик на диване? Ей было не по себе, нужно было пробежаться. Диски вытащены из коробок и разбросаны на музыкальном центре? Она слушала старые любимые песни, искала вдохновения. Фотоальбом взят с нижней полки шкафа? На нее нашла ностальгия, она смотрела фотографии с их комично маленькой свадьбы и медового месяца в Йосемити.
В эти дни беспорядок оставляли только Франсин с малышкой. Игрушки и одеяльца, сполоснутые бутылочки в сушилке, незнакомая черная тапка у выхода в коридор, засунутый в нее резиновый утенок. Знаки, которых он не умел прочесть.
Парк достал чистый стакан с полки с посудой и наполнил его из крана со встроенным фильтром. Вода была почти безвкусная; не было ни освежающей чистоты, ни городского привкуса, казалось, она прошла через его рот и горло, не смочив их. Он снова налил стакан и выпил и на этот раз почувствовал какое-то облегчение. И все-таки он снова налил стакан и выпил с закрытыми глазами. Опустил его и открыл глаза. Он отражался в окне над раковиной, и ему не понравилось то, что он увидел. Кто-то вытянутый и тощий из-за тревоги, измождения и нерешительности. Он ясно увидел, почему Кейджер заподозрил в нем неспящего.
Парк в последний раз наполнил стакан и, взяв его с собой, пошел назад через столовую и гостиную, в коридор, мимо комнаты, где молчала его дочь, если даже и не спала, и задержался на секунду, снова подумав, а не заглянуть ли, и пошел дальше, не заглянув, остановился, дойдя до открытой двери в спальню, которую делил с женой.
На трехногой табуретке для кормления, которую Роуз поставила рядом со своей кроватью в качестве ночного столика, сидел человек и, казалось, глядя на дверь, поджидал его.
Человек встал. Редеющие седые волосы отброшены назад со лба и лица, которое нельзя было назвать молодым, хотя оно могло принадлежать человеку любого возраста: от полного сил сорокалетнего до прекрасно сохранившегося шестидесятилетнего. Сложение атлетичное, но не чересчур. В его движении, когда он поднялся с табуретки, чувствовалось изящество, но отчего-то охромевшее. Темные брюки и темная рубашка, тонкие черные носки, явно шелковые, сквозь которые просвечивала бледная кожа. Видя эти ноги в носках, Парк наконец осознал, что тапка с утенком — на самом деле черный кожаный мокасин.
Мужчина наклонил голову вперед.
— Полицейский Хаас, ваша жена рассказала мне о вас.
Роуз сидела на кровати, опершись спиной на подушки, подтянув колени, сбоку лежал ноутбук, ребенок у нее на животе играл с маленьким плоским прямоугольником, который Парк не узнал, но из-за которого волна тошноты разбередила воду в пустом желудке.
Роуз дышала очень глубоко, надувая живот, поднимая и качая девочку, потом со свистом выпускала воздух.
— Лифт поднимается, лифт опускается.
Малышка заворковала, засунула угол прямоугольника в рот и укусила.
Парк почувствовал внезапное желание схватиться за пистолет, который он оставил в запаске.
— Кто вы?
Роуз защелкала языком, и девочка повторила этот звук.
— Не будь козлом, Парк.
Мужчина покачал головой.
— Нет, Роуз, ваш муж не грубит. Я ввел вас в некоторое заблуждение.
Парк попробовал рассчитать, как войти в комнату, чтобы оказаться между мужчиной и своей семьей.
— Кто вы такой?
Роуз улыбалась:
— Ты видишь, как радуется Омаха? Я уже давно не видела ее такой. С самого Беркли.
Парк шагнул к кровати.
— В Беркли ее еще не было, Роуз.
Она перестала катать ребенка на животе.
— Что это ты? Да была она. Мы.
Она обернулась к человеку:
— Что я вам только что рассказывала, Джаспер?
Парку вспомнился Живодер.
Его семья в комнате. Он не может бежать. И не может атаковать.
Мужчина кивнул Роуз, не отводя взгляда от Парка.
— Вы мне очень много рассказали, и я вам за все благодарен. Вы удивительно правдивая женщина. Однако боюсь, что муж ваш прав; в Беркли у вас еще не было ребенка. Во всяком случае, если я не упустил какие-то подробности.
Ее глаза забегали. Парк увидел, что в комнате его старая Роуз, что она снова погружается, когда ее заплутавший двойник поднялся на поверхность.
