Радим снова поклонился в ответ на здравицу, выпрямился, посмотрел на Руменику пристально. Руменика поняла этот взгляд. Так мужчина смотрит на женщину, которая ему не просто понравилась, но поразила его. Это и льстило ей, и пугало ее: ведь она была сейчас во власти этого человека. То, что сейчас они с Акуном сидят за этим столом в покоях воеводы, а не в сыром подвале, куда их бросили позапрошлой ночью, всего лишь счастливый поворот судьбы и заслуга Акуна. В эту минуту Радим сама любезность, но вдруг он попытается использовать власть, чтобы добиться от нее благосклонности? Его взгляд был слишком красноречив. Руменика прочла в нем больше, чем осмелился бы сказать сам воевода.
А Радим просто любовался девушкой. Его жена Светляна была одной из первых красавиц Новгорода, но она была другой. Светловолосой, белокожей, дородной, крупной и величественной. Эта же девушка с таинственным именем Руменика, такая непохожая на его красавицу-жену, обладала неизъяснимой грацией и прелестью. Радим смотрел на нее и не мог насмотреться. Вроде и не было в этой чужестранке всех тех достоинств, которые ценились у женщин в Новгороде. Невысокая, гибкая, как полевая былинка, с полудетским лицом, пухлыми губами, открытым красивым лбом и тонким вздернутым носиком, Руменика не казалась ни величественной, ни ослепительной. Но ее глаза, темные, лучистые, глубокие, смотрели прямо в душу и заставляли сердце Радима сжиматься от непонятной сладкой тоски. Глядя на девушку, сидевшую за столом в его гриднице, молодой воевода вспомнил другую Руменику – свою пленницу, которую он увидел в порубе. Испуганную, с глазами, расширенными от страха, со спутанными, разбросанными по плечам волосами. И понял Радим Резанович, что ни Светляна, ни другая женщина уже не смогут вытравить это видение из его сердца до самой его смерти.
Слуги подали завтрак. Радим сам потчевал гостей, накладывая с блюда куски жирной печеной оленины. Он же собственноручно налил Руменике красного греческого вина из узкогорлого кувшина. К удивлению девушки, Акун отказался пить вино и взял себе тот напиток, который пил сам воевода – хмельную медовуху.
– Как ты можешь это пить? – спросила она.
– Мне нравится, – просто ответил Акун. – Милды варят похожий напиток.
– Что говорит твоя дочь? – поинтересовался Радим.
– Ей не нравится напиток из меда.
– А романея? Это хорошая романея; уезжая из Новгорода, я захватил с собой бочонок. В Торжке хорошего вина не сыскать.
– Хватит с нас романеи, – сказала Руменика Акун перевел.
– Я понимаю, что ты хочешь сказать, красавица, – ответил Радим. – Слово чести, что не я и не мои люди подмешали вам дурман в вино. А чтобы не говорить голословно, хочу позвать сюда еще одного вашего знакомого, Млын!
Старый дружинник, уже знакомый Руменике и Акуну, вошел в гридницу, поклонился с достоинством. Радим сделал какой-то знак, кивнул. Старик наклонил голову, давая понять, что приказ воеводы ему ясен и так же молча вышел вон. Этот молчаливый диалог не занял и пяти секунд.
– Я ведь поблагодарить вас хочу, – сказал Радим, когда старый воин вышел. – Сами того не ведая, вы мне услугу оказали. Я ведь моих воинов-то допросил на предмет сонного зелья, и они мне поклялись, что никто из них вам ничего не подсыпал.
– Кто ж подсыпал? – осведомился Акун.
– В ту ночь пришел ко мне Прокоп с доносом; мол, на постоялом дворе объявились странные чужаки, старик и девица-красавица, одетая по-мужски. Описал вас во всех подробностях, о фокусах, что ты, мил человек, с метательными ножами проделал, тоже рассказал. Понятно, что я озаботился, послал Млына с десятью воинами вас доставить ко мне в детинец для беседы. Млын с опаской шел в корчму, думал, дракой дело кончится. А как пришел туда, то увидел, что спите вы непробудно. Так и доставили вас сюда, сонных.
– И что это значит, воевода?
– А вот что. Глядите-ка!
За дверью послышался шум, какие-то звуки, похожие на собачий скулеж. Дверь открылась, в гридницу втолкнули полуголого избитого человека со связанными руками. Человек, увидев воеводу, бухнулся на колени, завыл;
– Воевода-батюшка! Не губи! Невиновен я, оклеветали меня!
– Это же корчмарь! – удивленно воскликнула Руменика, разглядев человека со связанными руками. Радим понял, что она сказала.
– Он самый, Поромоня – стервец. Тать безбожный! – Радим прокашлялся, посмотрел на перекошенное от страха, расцвеченное синяками лицо корчмаря.
– Как ты сказал, воевода – Поромоня? – переспросил Акун.
– Верно. Под самым носом у посадника злодействовал. Еще в первые дни моего воеводства донесли мне об исчезновении двух купцов из Смоленска, что в Торжок приехали солью да сукном торговать. А уже в сечене пришла женщина, у которой сын в Торжке сгинул – приехал по торговому делу и пропал, будто черти его съели.
– Не виноват я-я-я-я! – завыл корчмарь, размазывая по грязному лицу слезы. – Не губи-и-и-и!
– Как сказал ты мне, отец, что вас на постоялом дворе сонным зельем опоили, заподозрил я неладное. А тут еще Млын мне донес, что когда пришли мои воины за вами в корчму, этот злодей у вашей комнаты крутился как раз – видать, проверял, крепко ли вы спите. Не иначе до вашего золота-серебра добирался!
– Невинове-е-е-е-н! – скулил Поромоня.
– На суде видел я, как он трясется от страха, как брешет под присягой. Думаю – а допрошу-ка я раба Божьего после суда! И допросил. Поначалу юлил да отпирался, змей ползучий, а как его Млын канчуками попользовал, так и запел кочетом, все грехи свои исповедал! Что воешь, пес? Ты хрестьян православных до смерти зарезал в своей корчме? Ты чужестранцам маковый настой в романею подлил?
– Прости, воевода! – Корчмарь ползал по полу, бился о половицы головой. – Бес попутал, жадность проклятая!
– Как признался он в том, что хотел вас обобрать, вспомнил я про исчезнувших купцов, – продолжал Радим, – послал Млына с людьми корчму обыскать. И что думаете? В подполе, под дощатым настилом, нашли в яме закопанные трупы трех мужчин. Лиходей этот их, видать, опоил чем, как вас опоил, а потом и прирезал из-за их худобы.
[26]
– Прости, воевода! – всхлипывал корчмарь. Руменику охватило чувство брезгливого отвращения, какой-то гадливости. Этот невзрачный, ничем не примечательный человек убивал в своей корчме людей, убивал подло, резал спящих. Он едва не зарезал их с Акуном.
– Вина его доказана. Сам, подлец, во всем признался, даже пытать не понадобилось, – добавил Радим. – Теперь судить его и на казнь.
– Пощ-а-а-а-ды!
– Кабы не вы, так и убивал бы он гостей торговых ради корысти. Ну ничего, ты у меня на плахе такого Лазаря запоешь, что все нищие позавидуют!
– Грешен, воевода-батюшка! Не губи-и-и-и!
– Ты сам себя погубил жадностью да душегубством своим. Уведи его, Млын. С души воротит на него смотреть… Сейчас он воет, в ногах ползает, о пощаде просит, а когда купцам спящим глотки резал, о расплате не думал. Что с тобой, красавица? Ты что-то побледнела.
