Турн прислушался, но ничего не поведал ему зимний бор, лишь где-то высоко наверху уныло вздыхал предвечерний ветер. Но Рорк явно что-то слышал. Кузнец уже давно привык к тому, что юноша вдвое моложе его умеет то, что недоступно другим смертным. Ему, Турну, в том числе.
– Опасность? – осведомился Турн.
– Не думаю. Где-то поблизости люди. Я слышу пение.
– Вряд ли в такой чаще кто-то живет.
Турн сам сомневался в своих словах. Война выгнала людей из деревень и городов и загнала в леса. Два дня назад они уже наткнулись в лесу на замерзшие тела нескольких крестьян: бедняги хотели укрыться в чаще или шли куда-нибудь, но заблудились и погибли.
– Что будем делать? – спросил Турн.
– Пойдем посмотрим, кто там поет.
Уже пять суток Турн и Рорк пробирались дикими чащобами на юг, к Балиарату, исполняя приказ Браги. Сейчас от их предприятия зависело очень многое. Неожиданный удар, нанесенный Аргальфом в Целеме, совершенно сбил с толку Браги и его командиров. Особенно тяжелое впечатление на всех произвела смерть Вортганга – человека бесстрашного и в бою доселе непобедимого.
Головы Вортганга и Винифреда Леве были выставлены в центре стана, чтобы воины могли проститься с ними, а тем временем Браги и прочие вожди похода решали, как быть дальше. Вызванный на совет отец Бродерик прочел письмо Ингеборг, привезенное парламентером. Она писала, что не нуждается в защите, что Аргальф ведет себя с ней как благовоспитанный и учтивый рыцарь, что ее сердце расположено к этому человеку, и потому она просит брата не проливать напрасно кровь и поскорее отбыть обратно в Хеймланд, как она выразилась. Письмо писала сама королева, отец Бродерик хорошо знал ее почерк, ибо сам учил ее писать и читать. На харатье была печать голубого воска с гербом королевского дома Готеланда – встающим на дыбы львом.
– Я бы предпочел, чтобы письмо это было поддельным, – сказал Браги. – Получается, все кончено.
– Странно, что никто из людей Вортганга не уцелел, – заметил Хакан Инглинг. – Не думаю, что они сдались. Верно, все они уже в Валгалле.
– И я так думаю, – поддержал товарища Эймунд.
– Наверняка тут опять рыцари Ансгрима, – добавил Ринг. – Не поверю, что жалкие наемники изрубили дружину Вортганга.
Отец Бродерик красноречиво возвел руки к пологу шатра, как бы говоря: «А я о чем вам толковал?!» Браги в раздражении покусывал бороду.
– Если Ингеборг признала Аргальфа королем, наш поход потерял смысл, – произнес он.
– А нет ли здесь колдовства? – поинтересовался Ринг.
– Кто знает? Похоже, Аргальф нас перехитрил. – Браги даже засопел от ярости. – Это я во всем виноват. Ингеборг решила идти к нам, вот и попалась. Непоправимая оплошность. Клянусь змеей Мидгард!
– Странно, почему в письме Ингеборг нет ни слова о дочери, – вдруг сказал отец Бродерик.
– Что ты сказал? – оживился Браги.
– В грамоте ни слова о принцессе Аманде.
Железная Башка вскочил на ноги, выхватил у монаха пергамент, будто собрался прочесть его сам.
– Говори! – велел он.
– Королева любит дочь больше всего на свете, и удивительно, что она даже не упомянула о ней в этом письме, – произнес отец Бродерик. – Меня это поражает больше всего.
– Клянусь Одином, ты прав, монах! – Браги бросил письмо на ковер перед ярлами. – И есть только два объяснения тому.
– Письмо поддельное! – вскричал Ринг.
– Это первое объяснение.
– А второе? – осмелился спросить отец Бродерик.
– Королева у Аргальфа, а принцесса – нет.
– Разве такое возможно? – с недоверием спросил Ринг.
– Ответь мне на один вопрос, монах, – обратился Браги к отцу Бродерику, – только прямо, без уверток. Тебя ведь Адмонт приставил к королеве?
– Да, преславный ярл.
– А теперь будь со мной предельно искренен, монах, если хочешь жить, если хочешь, чтобы жила твоя королева. – Браги схватил отца Бродерика за плечи. – Ты говорил с человеком, который приезжал от королевы. Где пряталась Ингеборг?
– Пресвятой Адмонт придумал спрятать королеву и ее дочь там, где ее не стали бы искать, – заикаясь, ответил отец Бродерик.
– В одном из замков?
– Лучше, много лучше. В Балиарате.
– Что это за место? Говори!
– Это… селение прокаженных.
Лица молодых ярлов исказил ужас. Но Браги, выпустив отца Бродерика, вдруг расхохотался громко и весело.
– Молодец Адмонт, умница Адмонт, хитрый дьявол Адмонт! – приговаривал он сквозь смех. – Сам Локки не придумал бы лучшей хитрости. Искать королеву там, куда никто по доброй воле носа не сунет! Клянусь Одином, этот Адмонт просто великий мудрец!
Когда веселье Браги немного улеглось, рыжий ярл изложил свой план. Нужно послать людей в Балиарат. Если королева и маленькая принцесса все еще там, и письмо всего лишь искусная подделка, план компании не изменится. Если же Ингеборг все-таки попала в руки врага, есть надежда, что девочку она не взяла с собой в опасный поход по кишащим врагами землям, оставила в надежном убежище. В этом случае готская принцесса окажется у союзников, и это будет сильным аргументом в переговорах с Аргальфом.
– Если принцесса будет у нас, это заставит Ингеборг одуматься, – подытожил Браги. – Не думаю, что она променяет собственную дочь на этого пса.
– И мы отомстим за Вортганга, – сказал Ринг.
– Но кого послать в Балиарат через всю страну? – обратился к Железной Башке Эймунд.
– А ты не знаешь? Есть у меня человек, который проберется там, где любой другой сложит голову.
– Рорк! – воскликнули одновременно несколько голосов.
– Рорк, – подтвердил Браги. – У моего сыновца
[90]
чутье зверя и отменный глаз. Ловить его все равно, что ловить призрак. В подмогу ему дам Турна, вдвоем они справятся.
Идея Браги понравилась всем, особенно антам – их устраивал любой способ избавиться от Рорка. Так Рорк стал лазутчиком.
По словам отца Бродерика, тайное убежище королевы готов находилось недалеко от границы Готеланда с землями народа раков, в семидесяти-восьмидесяти милях от побережья Шейхета. Хороших дорог и поселений там было мало, а вот речных долин, ущелий и дремучих лесов – сколько угодно.
Переход по лесам продолжался пять дней. Никаких припасов брать с собой не стали, лишь несли оружие: Рорк – меч, а Турн – боевой топор. Даже лука Рорк не взял, охотился голыми руками, ловил зайцев, а однажды поймал зазевавшегося тетерева. У Турна такая нечеловеческая ловкость вызывала суеверный страх, но Рорк только отшучивался:
