– Обо мне не думает ли?
– Бесстыжий ты! – всхлипнула Злата. – Что же ты натворил? Дитя она еще совсем была, еврашка моя…
– Замолкни! Эймунду-варяжину отдать, так была взрослая, а мне – так дитя. Смотри, старая курица, коли Саркел что заподозрит, я с тебя спрошу. А там веревки на ноги, и к коням.
– Чаю, смерти моей хотите, – мамка заплакала.
– Пошла вон. Корова.
Мамка ушла в слезах, Боживой мерил горницу шагами, потом выглянул в сени. Там было пусто. Лишь у крыльца, на мокрой еще от ночного дождя траве, расположились его дружинники.
– Позвезда ко мне кликните! – велел князь.
Возвращаться в дом и коротать долгие часы за чарой с медом не хотелось. Боживой остался на крыльце. Несколько раз или два обращался к терему одесную от княжеских палат, мнил увидеть в одном из красных окон женское лицо, но тщетно. Окна были закрыты ставнями.
Воевода вышел из конюшни, дурашливо поклонился князю. Пьян он был изрядно, оттого слова еле выговаривал. Зов Боживоя оторвал его от трапезы, в бороде Позвезда виднелись мясные крошки, руки были жирными.
– Будет тебе, княже, все мы знаем, – отвечал он на вопрос Боживоя о Рорке. – Вот он где у меня!
– Так говоришь, будто и не волнуешься о битве.
– А что волноваться? Враги ждут, и я жду. Они ждут момента, а я подхода Ждана с мордвой. У нас на одного ихнего пять будут. Мы им все кости перебьем! – Позвезд показал князю кулак величиной с баранью голову.
– Говоришь, ждать надо?
– Земля зело сырая, хазарская конница не разгонится для удара. Надо волчонка на суходол вывести. А еще лучше здесь ждать, за заборолом
[121]
он нас не возьмет.
Боживой с презрением посмотрел на Позвезда, но тот и бровью не повел. А чего бояться? У волкодлака сотни три варягов и столько же будет антов-перебежчиков. Правильно он говорит князю, на одного чужинца в Рогволодне пятеро будут. А тут скоро к Саркелу еще конница подойдет. Не уйти проклятому, скоро его шкура пойдет на собачью забаву.
– Уж больно ты самонадеян, – сказал князь.
– А я варягов не боюсь, – ответил Позвезд, покачнувшись. – Ражисты северяне, но и у них кровь красная. Возьмем гостей на рогатины, как и допрежде.
Боживой потер подбородок, поднял тяжелый взгляд на воеводу. Больно храбр, верно, чист совестью, не давит его родная кровь, не лишает сна.
– Лепо
[122]
говоришь, – вздохнул он. – Ступай, продолжай трапезничать. И готовь воинов к битве…
Уходя с крыльца в дом, Боживой опять посмотрел на окна терема. Яничка так и не показалась в них, и смертная тоска вдруг навалилась на князя Выть ему захотелось: злейший враг. Ненавистный более всех прочих, стоит с сильным полком в двух днях от Рогволодня. Вся надежда теперь на тех, кого анты всегда почитали своими ворогами, – на хазар и мордву. Если побьет он Рорка с его северянами, может, и закончатся разговоры про странную смерть младших Рогволодичей и про позор княжны. Световид сказал им, что от заразы умерли княжичи, и поверил народ, даже к телам не подошел из страха. Световид умеет лажу
[123]
говорить, народ ему верит, и еще раз поверит, если боги дадут победу. Один он остался, князь Боживой корня Рогволода. Еще зимой пришла весть о гибели в земле готов Первуда, Ведмежича и Горазда. Боживой опечалился тогда больше всего о Ведмежиче, которого любил за силу и детскую простоту. Погибло, сгинуло все семя Рогволодово.
Из Рогволодичей остались лишь двое – Боживой и тот, проклятый, одно имя которого бросало князя в озноб и жар. И надо же, мала им земля, никак не могут разойтись, сводят их боги друг с другом.
Боживой вспомнил сон, который рассказал ему покойный отец – о птице горя и двух зверях, белом и черном, которые сойдутся в смертельной битве. Световид говорит, сбылся сон. Белый оборотень в готской земле убил черного, семь нави-воителей тоже повержены.
А Боживой не поверил. Другое привиделось Рогволоду, другой смысл у того давнего сна. Семь всадников – семь сыновей Рогволода, черный волк и белый волк – он, Боживой, и Рорк, варяжское отродье. Птица горя еще пропоет над словенской землей, над берегами Дубенца. Над озером. Над лесами, где остановилось время, и сердца окаменеют от этой песни!
Теперь уже не важно, кто победит. Ибо Боживой отдал все. Самое дорогое, самое ценное. Отдал, потому что по-другому не мог. Принес любовь на требище, потому что до этого окропил требище это братской кровью. Власть жестока, у нее свои законы, она не прощает человеку слабости. Ради нее, ради вящей славы дома Рогволода была принесена горькая жертва. Один он истинный Рогволодич, Боживой, потому что проклятый, который идет с ратью забрать княжеский стол у дяди своего – байстрюк, выродок, урманское семя. А раз так, не стоит колебаться. Все, что стоит между ним, Боживоем, и властью, будет сметено. За погибелью приплыл варяг безродный в землю антов.
– Княже?
Младший отрок, совсем еще мальчик, подошел к князю неслышно и не сразу решился отвлечь Боживоя от раздумий.
– Чего тебе?
– Ромейский купец к тебе просится. Говорит, с важным делом.
– Что за купец?
– Молодой, надменный. Видать, богатый, одет хорошо. Говорит, князь Боживой ему потребен для важного разговора.
– Где он?
– Возок его за воротами стоит, а сам он в гриднице.
– Чего испугался? – Боживой ласково потрепал мальчика по щеке. – Найди ключника, пусть в гридницу меда принесет получше. Пойду, потолкую с ромеем твоим.
Гость был мало похож на купца. Скорее, на шпиона. Одет хорошо, в греческую тунику и плащ – мафории, на пальцах перегни, сапожки хорошей кожи с узорным тиснением. Руки держит все время на поясе, будто пристегнутый к нему меч поддерживает. И лицо у гостя властное. С пронзительным взглядом. Чем-то грек был даже похож на Боживоя – у обоих длинные носы с горбинкой, поджатые губы, глубоко посаженные глаза. Князь ожидал увидеть купца, а увидел воина.
– Здравствуй, архонт северных антов Боживой! – приветствовал князя грек на хорошем словенском языке, только с южным выговором. – Позволь скромному купцу выразить тебе почтение и преподнести дары.
– Давно не видел я ромейских купцов в моей земле, уже, почитай, год только урманы да булгары по торговому пути ходят. – Боживой предложил гостю сесть. – Но за привет и дары спасибо.
Купец сделал знак своему слуге, молчаливо застывшему у двери, и тот немедленно извлек из сумки и подал господину небольшой ларец. Грек достал из ларца тонкой работы застежку – фибулу для плаща, и с поклоном передал князю.
– Хороша вещица, – похвалил Боживой. – Как твое имя?
