Когда пришло время трогаться, Морикан встал, сделал, шатаясь, несколько шагов и повалился на кровать.
— Ну что еще? — вспылил Лилик. — Собираетесь окочуриться прямо сейчас?
Морикан скорбно посмотрел на нас.
— Я не могу идти, — сказал он. — Видите! — И он показал на выпуклость у себя между ног.
— Что это? — вскричали мы в один голос.
— Мои яички! — воскликнул он. — Они распухли. И впрямь. Они были как каменные.
— Мы отнесем вас к машине, — предложил Лилик.
— Я слишком тяжелый, — пожаловался Морикан.
— Чепуха! — отрезал Лилик.
Морикан обхватил нас за плечи, а мы с Лиликом сцепили руки у него под ногами. Он весил тонну. Медленно, с оглядкой мы потащили его через сад к машине. Он стенал, как агонизирующий бык.
— Успокойтесь, успокойтесь. Это пройдет. Просто задержите дыхание, стисните зубы. Du courage, mon vieux!
[390]
По мере того, как мы осторожно съезжали по извилистой дороге вниз, глядя на разрушения, причиненные ураганом, глаза Морикана становились все больше. Наконец мы выехали на последнюю, относительно пологую, прямую. Громадные каменные глыбы грозно громоздились над нами. Когда мы добрались до шоссе, я увидел, что совершил Лилик. Казалось невероятным, что такое под силу человеку.
Наступил рассвет, дождь окончательно прекратился; мы продолжали путь. Каждые несколько ярдов приходилось останавливаться и расчищать дорогу. Так продолжалось, пока не появился плакат с предупреждением: «Берегись камнепада. Опасные повороты и камнепад еще 46 миль». Но все это было уже позади.
Мои мысли вернулись к прогулке Морикана между линиями фронта. Два чемодана. И Ямвлих! Если сравнивать, то оставшееся у нас позади казалось нереальным, привидевшимся ему кошмаром.
— Как там ваши шары? — поинтересовался я.
Он пощупал. Немного получше, так он полагает.
— Вот и ладно, — сказал Лилик. — Это просто нервы.
Я подавил в себе желание рассмеяться. «Нервы!» Вот слово для описания Морикановых страданий!
В Монтерее мы остановились, чтобы принести ему в машину чашку кофе. Вовсю светило солнце, блестели верхи крыш; жизнь снова входила в нормальную колею. Еще несколько миль, сказали мы ему, и вы будете на месте. Имея в виду окружной госпиталь в Салинасе.
Он еще раз пощупал свои тестикулы. С ними было почти все в порядке.
— Что мы вам говорили!
— Ouais! — удивился Морикан. — Mais, c'est drele
[391]
. Как вы это объясните?
— Все дело в нервах, — заметил Лилик.
— Angoisse!
[392]
— ответил я.
Мы подкатили к госпиталю. Он не показался мне таким ужасным, как я себе представлял. Напротив, с виду он был весьма симпатичный. И тем не менее я был рад, что мне пока туда рано.
Мы вошли внутрь. Время было еще довольно раннее. Обычная рутина: вопросы, объяснения, бумаги, которые нужно заполнить. Потом ожидание. Пусть ты умираешь, неважно, тебя всегда просят подождать.
Мы сколько-то подождали, потом поинтересовались, когда появится врач. Я-то думал, что мы сразу уложим Морикана в постель, а потом врач его осмотрит. Нет, сперва вас осматривает врач, и уж тогда койка — если найдется свободная!
Мы решили вторично позавтракать. К госпиталю примыкала застекленная пристройка — столовая или нечто вроде этого. Мы снова съели яичницу с беконом. В очередной раз выпили кофе. Кофе был премерзкий и слабый, но Морикан его похвалил. Он закурил «голуаз» — и расплылся в улыбке. Наверно, ему уже рисовались удобная койка, внимание, которым его окружат, роскошество отдыха среди ангелоподобных медсестер.
Пора было, однако, возвращаться в клинику. Заведение ничем не отличалось от ему подобных: холодно, голо, блеск инструментов, запах дезинфекции. Доставляешь свое бедное, слабое тело и передаешь его на обследование. Ты — сам по себе, твое тело — само по себе. Хорошо, если получишь его обратно.
Он стоит в чем мать родила, голый, как селедка. Врач обстукивает его, как дятел. Мы объяснили, что он страдает чесоткой. Неважно! Сперва необходимо посмотреть, нет ли еще чего-нибудь — чахотки, камней в желчном пузыре, астмы, тонзиллита, цирроза печени, «шахтерского локтя», перхоти... Врач неплохой малый. Приветливый, учтивый, любитель поболтать. И по-французски говорит. И в общем, даже рад иметь для разнообразия дело с субчиком вроде Морикана.
Морикан тоже как будто доволен. Наконец-то настоящее внимание. Что-то в выражении его лица заставляет меня предположить, что он надеется, доктор обнаружит у него болезнь посерьезней, чем просто чесотка.
Голый он выглядит жалко. Как заезженный одер. И не только из-за отвисшего брюшка, язв и струпьев, но потому еще, что сама его кожа выглядит нездоровой, покрыта пятнами, как табачный лист, сухая, дряблая, бледная. У него вид одного из тех изгоев, которых встречаешь в туалете отеля «Миллз», бродяги, только что выползшего из ночлежки в Бауэри. Его тело словно никогда не знало свежего воздуха и солнца, как полукопченое.
Внешний осмотр закончен — ничего серьезного, кроме истощения, анемии, разлития желчи, слабого сердца, неровного пульса, высокого давления, наколенных наростов и «гуттаперчивости»; пора заняться чесоткой.
По мнению врача, он страдает аллергией, возможно, аллергией на разные вещи. Аллергия его специальность. Отсюда такая его уверенность.
Никто не возражает, даже Морикан. Он слыхал об аллергии, но никогда не придавал ей значения. Я тоже. Лилик в том числе. Однако сегодня это аллергия. Завтра это будет что-то еще. Итак, аллергия. Займемся аллергией!
Пока врач раскладывает свои пробирки, шприцы, иглы, бритвенной остроты скальпели и невесть что еще, готовясь к тестам, он засыпает Морикана вопросами.
— Наркотиками увлекались, не так ли?
Морикан утвердительно кивнул.
— Оно и видно, — говорит доктор, показывая на Морикановы ноги, руки, бедра, где остались следы иглы.
— Что употребляли?
— Все, — ответил Морикан. — Но то было уже давно.
— И опиум?
Морикан как будто несколько удивился.
— Как вы узнали?
— Я вылечил тысячи случаев, — сказал доктор. Он что-то вертел в руках за спиной Морикана. Потом повернулся к нему и быстро спросил:
— И как вы с этим покончили?
— Решил завязать и завязал, — ответил Морикан.
— Что-что? — встрепенулся доктор. — Повторите-ка!
