Угрожающий блеск вспыхнул в ее глазах, голос зазвучал вкрадчиво.
— В таком случае, возможно, нам потребуется больше хороших инструкторов. Вероятно, следует отослать тебя в Академию Святого Владимира или какую-нибудь другую, чтобы ты занялась обучением своих юных коллег. Насколько я понимаю, в ближайшее время здесь, при дворе, тебе на постоянной основе предписано заниматься административной работой. Если ты пожелаешь способствовать успешному осуществлению сегодняшнего постановления, мы можем изменить это предписание, назначив тебя инструктором. Тогда твой путь к тому, чтобы стать полноценным стражем, будет короче.
Я ответила ей улыбкой, в которой тоже таилась угроза.
— Не пытайтесь запугать, подкупить или шантажировать меня. Никогда. Последствия вас не обрадуют.
Возможно, я зашла слишком далеко. Люди в зале начали испуганно переглядываться, на некоторых лицах появилось выражение отвращения, как будто ничего другого они от меня и не ожидали. Именно эти люди, как мне вспомнилось, обсуждали мои отношения с Адрианом, которые так не нравятся королеве. Здесь также присутствовали некоторые из участников тайной церемонии. Они видели, как Татьяна вывела меня оттуда, и наверняка решили, что мой теперешний взрыв негодования является чем-то вроде мести.
Среагировали не только морой. Независимо от того, разделяли они мое мнение или нет, несколько стражей выступили вперед. Я не двинулась с места, и это, вкупе с тем, что Татьяна не проявляла возмущения, заставило их остановиться.
— Эта беседа становится для нас утомительной, — заявила Татьяна, снова возвращаясь к своему королевскому «для нас». — Ты можешь выступить — с соблюдением приличий — на следующем заседании, посвященном обсуждению. На данный момент, нравится тебе это или нет, решение принято. Таков закон.
«Она отпускает тебя! — зазвенел в голове голос Лиссы. — Уймись, пока не сделала чего-нибудь такого, что навлечет на тебя по-настоящему серьезные неприятности. Доспоришь позже».
Я была на грани взрыва, но слова Лиссы заставили меня опомниться. Однако не своим содержанием — я вспомнила о самом существовании Лиссы. Когда недавно мы с Адрианом обсуждали результаты голосования, я заметила одно нарушение…
— Это неправильное голосование, — заявила я. — Оно незаконно.
— Теперь ты у нас законовед, мисс Хэзевей? — Королева явно забавлялась, а то, что она опустила мое звание стража, свидетельствовало об откровенном неуважении. — Если ты имеешь в виду тот факт, что голос монарха имеет больший вес по сравнению с голосами других членов Совета, мы можем заверить тебя — именно так обстоит дело в подобных ситуациях, согласно моройскому закону, действующему на протяжении столетий.
Она окинула взглядом лица членов Совета, и никто не возразил, даже те, кто голосовал «против».
— Да, но голосовал Совет не в полном составе, — сказала я. — На протяжении нескольких последних лет одно место здесь пустовало, однако теперь ситуация изменилась. — Я указала туда, где сидели мои друзья. — Василисе Драгомир исполнилось восемнадцать лет, и теперь она вправе занять место, принадлежащее ее семье.
Во всем этом хаосе о ее дне рождения все забыли, даже я.
Все взгляды обратились на Лиссу. Быть в центре внимания она не любила, но привыкла и знала, как должен вести себя человек из семьи королевских мороев. Поэтому она не съежилась, как можно было ожидать, а выпрямилась, с холодным, истинно аристократическим величием устремив взгляд в пространство перед собой. Она выглядела так, словно готова была подняться, подойти к столу и потребовать то, что принадлежало ей по праву рождения. Не знаю, в чем тут было дело — то ли в ее величественной позе, то ли сказалось влияние стихии духа, но от нее невозможно было оторвать взгляд. Ее черты казались прекрасными и будто излучали сияние; на многих лицах в зале появилось то же выражение благоговения, которое я уже раньше видела у придворных. Трансформация Дмитрия по-прежнему оставалась загадкой, но те, кто в нее поверил, считали Лиссу чуть ли не святой. В глазах многих она была владычицей жизни и смерти: благодаря и своему происхождению, и таинственным силам, которыми обладала, а теперь еще и из-за предполагаемой способности возвращать в прежнее состояние стригоев.
Я с самодовольным видом перевела взгляд на Татьяну.
— Разве восемнадцать — не тот возраст, когда по закону представитель семьи может принимать участие в голосовании?
«Шах и мат, сука».
— Да, — живо ответила она. — Если бы Драгомиры могли набрать кворум.
Не скажу, что в это мгновение моя ошеломляющая победа разлетелась вдребезги, но она определенно утратила часть своего блеска.
— Что?
— Кворум. По закону, чтобы моройская семья имела голос в Совете, она должна существовать как семья. Василиса не имеет семьи. Она единственная в своем роду.
— Вы хотите сказать, что ей нужно завести ребенка, чтобы получить голос в Совете? — Я недоверчиво смотрела на нее.
— Не сейчас, конечно. — Татьяна состроила гримасу. — Но когда-нибудь — несомненно. Чтобы семья имела голос, она должна состоять хотя бы из двух членов, одному из которых больше восемнадцати. Таков моройский закон, тоже соблюдающийся на протяжении столетий.
Некоторые обменивались недоуменными, удивленными взглядами — видимо, немногие знали об этом законе. Подобная ситуация — чтобы некая королевская семья состояла из одного человека — не возникала давно, а может, и вовсе никогда.
— Это правда, — с явной неохотой подтвердила Ариана Селски. — Я видела этот закон.
Да, вот теперь пришлось признать: моя ошеломляющая победа пошла прахом. Я всегда относилась к семье Селски с доверием, к тому же моя мама является стражем младшего брата Арианы. Все знали о ее начитанности, а она ведь голосовала против изменения возраста стражей и едва ли станет сейчас лгать.
Лишившись последнего довода, я прибегла к старым методам.
— Это самый абсурдный закон, о котором мне когда-либо приходилось слышать, — заявила я.
Это возымело свое действие — в зале возник взволнованный шум, а Татьяна оставила все попытки изображать дружелюбие.
— Вывести ее! — закричала она, перекрывая нарастающий шум. — Такое хамское поведение недопустимо!
В мгновение ока стражи оказались рядом со мной. Честно говоря, учитывая, сколько раз за последнее время меня откуда-нибудь выволакивали, в этом было даже что-то успокаивающе знакомое. Я не сопротивлялась, когда стражи вели меня к выходу, но и не позволила выставить себя без нескольких прощальных слов.
— Сука! Ханжа! Ты могла бы изменить этот закон о кворуме, если бы захотела! — закричала я. — Ты подминаешь закон под себя, руководствуясь эгоизмом и страхом! Это худшая ошибка твоей жизни. Подожди и увидишь — ты еще будешь жалеть о ней!
Не знаю, слышал ли кто-нибудь мою тираду, потому что к этому времени в зале воцарился такой же хаос, как в момент моего появления там. Трое стражей крепко держали меня, пока мы не оказались снаружи. Когда они меня отпустили, мы на мгновение застыли в неловком молчании.
