— «ОТЧЕ, ПРОСТИ ИМ, ИБО О…» На последней «О» больнее всего.
Буквы горели в воздухе у него перед глазами, много отчетливей и ярче, чем гипертекст над парком.
— Вот черт! — выдохнула трансвестит. — Надо прогнать тебя через кое-какие тесты, а потом отвести на консультацию к доктору Будь-Здрав.
Арета протянула ему тренировочный костюм и застиранную толстовку Фордэмского университета
[7]
и оставила его одеваться. Когда он натянул вещи с чужого плеча, в палатку вошла еще одна девчушка. Лицо у нее было раскрашено в традициях какого-то индейского племени и словно бы мерцало.
— Меня зовут Уиджа, — сказала она. — Поешь что-нибудь.
Голова у него пульсировала болью. Уиджа достала с полки консервную банку без этикетки. Когда она ее открыла, он увидел крохотных рыб-молотов, ровненьких, одна к одной, и плотно набитых. Вытащив одну, он проглотил ее целиком. Рыбка была маслянистой и пряной, и ему захотелось пить. Он съел еще несколько с ржаными хлебцами и запил парой глотков воды.
В голове у него по-прежнему шелестели голоса. Один словно бы принадлежал диктору с радио. Другие — нечеткие и дружелюбные, как у стариков, рассказывающих истории на веранде, только он не мог разобрать, что они говорят. Выудив из банки еще несколько рыбок, он проглотил и их. Вернулась Арета и вывела его из палатки.
Форт Торо напоминал армейский полевой госпиталь, разбитый среди стоянки паломников и бродячего цирка уродов. Темноту разгоняли факелы, костры и аляповатые неоновые вывески в виде бокалов мартини, танцовщиц и подмигивающих сомбреро. Солнечные батареи возвышались на шестах над палатками и куонсетскими ангарами
[8]
, хотя тут были и другие, более постоянные строения, включая трейлер межрайонной системы перевозок и череду железобетонных «коробок», оклеенных колпаками для колес и коробками от пиццы, опутанных проводами и кабелями, на которых покачивались бумажные фонарики, надувные статуи Свободы и плюшевые Кинг-Конги. Люди всех возрастов и оттенков кожи рассматривали его с любопытством, поднимая глаза от кипящих котлов с супом из мацы или черных бразильских бобов. У многих были импровизированные протезы: гротескные руки-клешни или ноги из стеклопластика, в котором ярмарочными огоньками перемигивалось оптоволокно.
— Это Блестяшка и Пуделиха, — заметила Арета, указывая на двух мускулистых женщин, одну лысую и белую, другую беловолосую и чернокожую. — А там Фреймохват и Голубок. Эй, Детопиво, как твой имплант?
Одних Арета представляла с большими церемониями, будто они были старейшинами племени (Янки-бой и Леди Манхэттен, трясущуюся еврейскую чету под девяносто в шерстяном белье хоккейной команды «Нью-йоркские рейнджеры», и тучного, по всей видимости, умственно отсталого чернокожего по имени Брат Тук, который как будто хотел организовать игру в мяч). Из подсвеченной кострами темноты скалились лица: уродливые или изувеченные. Плакали младенцы.
— Кто это? — спросил светловолосый, указав на четырех мужчин, впряженных в старую повозку, которую облепили индейские детишки.
— Бывшие члены совета директоров «Макдоналдс». Теперь каются. Получили солидные отступные, когда «Культпорация Витесса» превратила «Макдоналдс» в «Мактрейвишс».
— Не понимаю, о чем ты, — отозвался он. В голове у него, казалось, было сладко, сыро и пусто, будто он принадлежал к иному миру.
— Если ты хотя бы на минуту забыл про «Витессу», тебе, пожалуй, можно позавидовать. К сожалению, никуда не денешься, вспомнишь. «Витесса» — самый могущественный конгломерат в мире. И политическая партия. И религия. Что они еще не захватили, то пытаются контролировать. А мы пытаемся сопротивляться.
Взгляд светловолосого упал на индейского мальчика с мокнущей экземой на щеке. Через плечо у него была переброшена дохлая белка, в руке — духовое ружье, изготовленное из алюминиевого шеста для палатки.
— Вы? Вы пытаетесь сопротивляться?
— Мы. И другие, как мы, — перешла в оборону Арета. — Со временем ты все вспомнишь. «Макдоналдс» был когда-то мощной корпорацией, как «Дисней», «Кока-Кола» и «Майкрософт». Их всех скупила втихаря «Культпорация Витесса», а Уинн Фенсер вообще велел почему-то заменить «Макдоналдс» на «Мактрейвишс».
Названия выжали из памяти лишь тени и шепотки.
— Фенсер прибрал к рукам киберинженерию, генотерапию и нейроструктурирование, — продолжала Арета. — И сказал: «Давайте возьмем самую безвкусную кухню мира и превратим ее в навязчиво популярную». И в одночасье на смену гамбургерам пришли хаггисы.
— А что такое хаггис? — спросил светловолосый, жадно впитывая окружающее: загоны для кур и террасы гидропоники — миниатюрные рисовые поля, сконструированные из баков и желобов.
— Бараний рубец, золотце. С начинкой по выбору.
— Гадость какая!
— Демонстрация силы.
— А кто эта старушка? — спросил он, указывая на седеющую женщину в вампирско-черном балахоне, сгибающуюся под коромыслом с тяжелыми ведрами. Близость жителей Форта Торо словно бы смягчала жгучую боль у него в спине.
— Белуах Шварцчайлд, Председатель Верховного и Мирового суда. Это ее голос стал решающим, позволив «Витессе» слить воедино свои дочерние компании и стать тем, чем она является сегодня.
— Что она тащит? Почему никто ей не поможет?
— Она ассенизатор и работает одна. Работает по собственной воле. И всегда в судейской мантии, которую опозорила.
Женщина споткнулась и упала на одно колено, помои плеснули через край ведра. Светловолосый подошел помочь. От ее одежды воняло. Ее подернутые сединой волосы свалялись колтунами. Осторожно ее подняв, он поправил зловонные ведра на коромысле.
— Не положено! — булькнул с поеденного ржавчиной прицепа мужчина в респираторе.
— Кажется, ты говорила, вы помогаете людям! — вспылил светловолосый, глядя, как печальная женщина снова поднимает на плечо коромысло и, спотыкаясь, бредет прочь.
— У нас есть определенные обычаи и правила, — ответила Арета Найтингейл. — Белуах по собственной воле отказалась от своего поста и богатства. Она может уйти, когда пожелает.
— И куда же она пойдет? — спросил светловолосый, когда судья исчезла между помятой тележкой для кренделей и развороченным «доджем».
Арета не нашлась что ответить и испытала облегчение, когда они подошли к большой военного вида палатке. Там их встретила женщина с длинными темными волосами и очень красными губами. Высоко на ее обнаженной левой груди красовалась татуировка с множеством Мандельброта
[9]
.
